— Припрятанное добро, — пояснил Никита Романович и, откинувшись в высоком резном креслице своем, потер очи. — Ты прав, это для спасения Протасия. Может, удастся его вызволить.
— К кому пойдешь?
— Афанасий Нагой ведь теперь Сыскным приказом ведает? Придется, видать, к нему, — отвечал тихо Никита Романович. Что-то недоброе почуял Федор на душе, хотел было сказать о том отцу, но осекся, сдержал себя.
— На все воля Божья! — заключил Никита Романович, перетягивая набитый серебром кошель. — Ступай отдыхать. И я пойду. Припозднился.
Спрятав все добро в сундук, Никита Романович взял свечу и, тяжело ступая, направился к дверям горницы. Буян, лениво потянувшись, зевнул и засеменил за ним вслед. Федор с непонятным ему чувством тревоги и болью глядел в спину отцу и думал — как же ему помочь? Отец уже не молод. Выдюжит ли?
— И ты спать ступай! — приказал Никита Романович, обернувшись к сыну. — День тяжкий предстоит!
И то было верно. Завтра предстояло встречать прибывающего со своим двором в Москву касимовского хана, а ныне нового государя Московского, Симеона Бекбулатовича.
Глава 4
Небывалой пышностью, обилием драгоценных камней, дорогих тканей, мехами блистал двор нового русского "царя". Казалось, Москву со своим двором занял могущественный правитель Золотой Орды — настолько все пестрило и блистало вокруг! Симеон Бекбулатович, бывший касимовский хан, носивший до крещения имя Саин-Булат, по приказу Иоанна въезжал в государев дворец и по его же указанию занимал русский престол.
Симеон, задрав бритый подбородок, гордым взором черных степных глаз оглядывал встречавших его бояр и духовенство. Митрополит Антоний, полный и невысокий, шел впереди процессии, опираясь на посох. Его дряблые щеки, поросшие седой бородой, были красны от холодного промозглого ветра.
Спешившись, Симеон, облаченный в богатую песцовую шубу, под которой виднелся шитый золотом узорный кафтан, чинно подошел к митрополиту и склонился в ожидании благословения. Антоний дал ему поцеловать свою пухлую руку, прочитал над ним короткую молитву и перекрестил.
К самой службе, что проходила в Успенском соборе, прибыл государь, незаметно и скромно. Иоанн шел, постукивая резным посохом, в распахнутом бархатном опашне, прямой, твердо чеканя каждый шаг в остроносых высоких сапогах на высоких каблуках. Подле него, едва поспевая, семенила его придворная свита, среди коих многие узнали и робкого Богдашку Вельского, племянника Малюты и ныне ближнего слугу государева, и тучного Афанасия Нагого.
Иван Шереметев и Андрей Щелкалов, склонив головы наравне с другими боярами, переглянувшись украдкой, усмехнулись, мол, гляди, как голодные псы, новые приближенные государя обступили его со всех сторон, вцепившись в него мертвой хваткой. Заметили также и царевича Федора, идущую подле него жену, красавицу Ирину Федоровну, и движущийся следом за ней клан Годуновых. Все они шли на поклон новому "царю Московскому", но тоже, видимо, не осознавая до конца того, что происходит на самом деле.
— Здравствуй, государь наш и великий князь! Иванец, раб твой, приполз возрадоваться вместе с тобой твоему приезду! — громогласно выкрикнул царь еще на подходе к Симеону, и тот замер, еще не ведая, как себя вести. Разом смолкли все на Соборной площади, затаив дыхание, ждали, что будет дальше. Не выдержал Симеон, тоже поклонился Иоанну, но государь опередил его, поклонился еще ниже, едва ли не в самую землю, вместе с ним на колени, прямо в грязь, повалилась его многочисленная свита. Симеон стоял, обозревая склонившуюся пред ним всю московскую знать, и что-то перехватило внутри, сперло дыхание, и он едва не закашлялся от волнения, но сдержал себя.
Далее была служба, кою проводил сам митрополит Антоний, Симеон с супругой стояли на государевом месте, в то время как Иоанн был в толпе придворных, весь поглощенный службой. Никита Романович, стоя неподалеку от него, глядел на государя, замечая и его набрякшие веки, и рано седеющую бороду, и появляющуюся нездоровую полноту. Никита Романович думал о том, как будет вымаливать у него прощение для царевича Ивана, а сам пристально глядел, как рука Иоанна, крепкая и сильная, цепкой хваткой властно сжимает украшенный резьбой посох из рыбьего зуба…
В просторной палате, где начался богатый пир для многочисленной знати, Симеон восседал на государевом месте, уже как властелин, со снисходительной улыбкой общаясь с придворными. И пусть его величали уже государем, и падали в ноги, и кланялись с благодарностью, когда жаловал он кого-то вином со своего стола, все же Симеон был здесь чужим — это чувствовал и он сам, и его гости. Зато Иоанн был весел и улыбчив, словно радовался сброшенной с плеч великой ноше.