Боярин сделал неимоверное усилие и поднялся в кровати. Одернув покров, он спустил на устланный бухарским ковром пол отощавшие за время болезни ноги. Иван Голицын от неожиданности даже привстал со стула, развел руками, готовясь ловить на себя больного, ежели упадет, но Мстиславский твердой рукой отстранил его.
— Иван Федорович, ты что? — спросил он тихо.
— Кликни Настасью мою, — кивнул на дверь боярин. — Пущай велит одежды подать для меня.
Голицын все еще в недоумении глядел на тестя, и Мстиславский неторопливо молвил ему:
— Чего уставился? Скорее!
И когда князь бросился к дверям, дабы позвать супругу Мстиславского, тот добавил уже тихо:
— Верно ты молвил. Засиделся я тут.
Анастасия Владимировна появилась тотчас и, увидев вставшего с постели мужа, ахнула, бросилась к нему было, но тот так сурово глянул на нее, что она остановилась в нерешимости на полпути.
— Вели одежду подать. И сыновей позови, — велел твердо Мстиславский.
— Что же ты себя не жалеешь, Господи! — на ходу запричитала боярыня, проскочив мимо замершего у дверей Голицына. Мстиславский, сидя на краю своего ложа, седой, со спутанной длинной бородой и взлохмаченными поредевшими волосами, глядел на него исподлобья и молвил:
— Пора власть обратно в руки свои забирать. И Симеона этого прижать… Не бывать ему нашим государем. Не бывать!
Глава 6
Ещё ранней зимой стало известно, что государь готовит рать для похода на Крымское ханство. Михайло не ведал, назначат ли его в собирающееся войско или же оставят в Орле. Сам он отправляться на войну не желал из-за рождения сына и все обдумывал, как о том заговорить с воеводой, дабы тот оставил его при себе.
Но вскоре все разрешилось само собой…
По весне приехал слуга Михайлова отца — Фома. Весь заляпанный грязью, едва стоявший на ногах он, высоченный гигант с простодушным добрым лицом, вступил в дом Архипа и, шатаясь, протянул Михайле отцову грамоту.
— Ты как добрался? Сам?
— Сам. Три дня скакал без остановки. Батюшка (даже он так называл отца Михайлы) дал денег, я на яме коней менял. Толком даже не ел…
— Господи, бедный, садись, поешь! — засуетилась тут же Белянка. Анна настороженно выглядывала из-за печи, качая на руках только что уснувшего Матвея. Архип сидел за столом спиной к дверям, пристально глядя на Фому через плечо. Фома сразу понял, кто в доме хозяин, и не посмел присесть к нему за стол, куда Белянка уже ставила горячие щи, пироги, мед. Архип указал молодцу на уготованное для него место, и Фома, поклонившись, с грохотом плюхнулся за стол и жадно накинулся на еду, хватая сразу всего и помногу.
— Как тебя, богатыря такого, прокормить можно? — шутила гостеприимная Белянка, а Архип глядел, как мрачнеет лицо Михайлы, пока тот чел грамоту, и смутная тревога появилась в душе.
— Отец помирает, — только и выговорил Михайло упавшим голосом. Ахнув, Белянка сцепила на груди руки.
— Что ж ты молчишь, дурак? — выпучив глаза на обомлевшего с куском пирога во рту Фому, прокричал Михайло. За стеной тут же заплакал Матвей.
— Да я же… — растерянно пробормотал Фома.
— Тихо! Сядь за стол! — велел Архип. Михайло послушно уселся подле него, повесив голову. Фоме, так и застывшему над едой, молвил:
— А ты ешь!
Замолчали. Фома несмело скреб ложкой в горшке, Белянка так и стояла подле стола, с тревогой ожидая худого исхода.
— Что делать будешь? — спросил, погодя.
— Отец пишет, что, дабы мне имение наше под Дорогобужем передалось, мне надобно явиться на службу к смоленскому воеводе. Мы им уже тридцать годов служим, — отвечал Михайло. — Тут и грамота от смоленского воеводы нашему, орловскому, дабы отпустил без препон на родную вотчину.
Архип молча взглянул на побледневшую Белянку, перевел взгляд на гиганта Фому, затем на понурого Михайлу. Более всех ему было жаль сейчас свою жену, которая ни на шаг не отходила от любимого внука. Да и он прикипел к Матвею всей душой, но понимал, что иного пути нет.
— Стало быть, надобно ехать, — молвил Архип.
— Надолго уехать? Это же недалеко? — с надеждой спросила Белянка.
— Без малого верст четыреста, — отозвался Михайло.
— Ничего! Не край земли! — подбодрил жену Архип, но бесполезно — Белянка, закрыв лицо ладонями, заплакала. С ребенком на руках вышла Анна и спросила с тревогой:
— Ехать? Когда? Куда?