Трясясь от озноба, Симеон уселся на край своего ложа. Он оглядел укрытые тьмой государевы покои. Кажется, даже стены начали давить на него, как и вся эта великая роскошь двора, коей он придал еще больше азиатского вычурного богатства. Шитые золотом и серебром парчовые, атласные и шелковые одежды, золотая и серебряная посуда, великолепные цветастые ковры, оружие и сбруя со сверкающими каменьями. И сейчас, когда больше всего он чувствовал себя несчастным, все это казалось ненужным. Посаженному "царю" опротивела эта роскошь и обманчивый блеск золота…
Когда-то все было иначе. В Касимове, который унаследовал он от своего дяди, покойного Шаха-Али, он был полновластным хозяином, пусть и слугой царя. Избалованный с детства ребенок, он много мнил о себе, был горделивым и капризным. И даже когда только въезжал в Кремль, он был горд собой, с наслаждением купаясь в этой роскоши. Охотно принимал подарки от придворных. Даже Анастасию, дочь боярина Ивана Мстиславского, он принял как дар, с ее богатым приданым, даже смирился с тем, что некрасивой досталась ему невеста — тучна, розовощека, брови и без сурьмы густы и черны. Поначалу и не замечал ее неприязнь к себе, теперь же тяжелый взгляд Анастасии, который унаследовала она от своего отца, резал Симеона по сердцу, словно ножом.
Золото, драгоценности, склоненные головы… На лицах маски почитания. Ложь! Везде ложь! Он знал, все здесь ненавидят его, ибо его руками Иоанн казнил изменников-бояр и дьяков, его руками отбирает у монастырей земли, дабы восполнилась оскудевшая от долгой войны казна.
В думе, где он восседает на государевом месте, облаченный в золотые одежды, идут споры и разговоры о грядущем походе на Крым, об успешной войне со шведами, которых осталось выбить из Ливонии, захватив лишь Ревель, о польской короне и переговорах с германским императором. Никита Захарьин и князь Мстиславский управляют всем, на Симеона даже не глядят.
— Подпиши, великий государь! — молвил Щелкалов и с поклоном подносил какие-то указы, которые он, Симеон, даже не мог полностью прочесть — плохо знал язык! И подписывал не глядя…
А ведь он способен править! Может править и осознает, что нужно государству. Вернее, что нужно Иоанну…
Недавно в думе обсуждали осенние переговоры с послами Священной Римской империи. Император Максимилиан обещают уступить России ее "исконную вотчину" Киев и склонить к миру с Москвой шведского короля, ежели государь поддержит кандидатуру эрцгерцога Эрнста Габсбурга на польский престол. Это во многом развязывало руки Иоанну.
А тем временем прибывшие из Польши русские гонцы докладывали тревожные вести — шляхта, поддерживаемая Османской империей, выдвигает кандидатом на трон некоего Стефана Батория, безродного в сравнении с Рюриковичами и Габсбургами трансильванского воеводу. Молвят, шляхта вооружается и гонит немцев, распространяющих влияние германского императора, прочь со своей земли, есть убитые. Но Иоанн даже не прислушался к этой вести. Он готовился к посольству крымского хана в Москву.
Татарские послы даже не доехали до столицы. Именем "государя Симеона" их окружили, оковали в железо и заточили в Угличе. В думе тогда же обсуждался крупный поход на Крым, который навсегда должен был сокрушить ненавистного кровного врага.
По всей стране собирается рать. Народ ликует, повсюду стоит радостный перезвон, предвещающий победу над мусульманами. И вот Иоанн настойчиво просит у Симеона, "государя русского", сорок тысяч рублей на военные расходы. Симеон не может не дать, и понемногу скудеют богатства его вычурного азиатского двора. Все же остальное проходит мимо Симеона, он ни на что не может повлиять, никому не может приказать — все решается без него, и это грызет Симеона пуще его скудеющей казны.
Кроме того была еще одна беда. Год назад у него и Анастасии Мстиславской умер ребенок, недавно скончался еще один их младенец. Анастасия не плачет над их телами, словно не жалеет умерших детей от нелюбимого мужа. Как смеет! Симеон злился на нее и был готов избить супругу, но вспоминал взгляд ее, взгляд великого Ивана Мстиславского, и остывал, понимал, что не осмелится поднять руку.
Уже более полугода Симеон сидит на московском столе. Череда приемов, пиров, пышных охот, лицемерных почтительных взглядов. Обманный блеск золота… Все это ненужно! Все опротивело! Ничтожный "правитель", "касимовский царь", ставленник государев, он мучительно ждал конца этой прихоти Иоанна. Хотелось домой, в Касимов, подальше от этих лиц, подальше от проклятой Москвы!