И сейчас князь задумчиво рассматривает никому не нужные труды свои, так и не принятые никем и не понятые. Он аккуратно отодвигает в сторону книги и находит грамоты. Все они давно читаны, среди них черновики его жалоб на недругов, с коими воевал, черновики посланий им, доносы властям.
Одна из последних бумаг, пришедших к нему накануне его отъезда под Волынь, касалась давней вражды князя с панами Вишневецкими. Уже больше десяти лет они воюют меж собой, жалуются друг на друга и строят козни. Все дошло до того, что двух доверенных людей Курбского во время сбора средств на грядущую войну с татарами убили слуги Вишневецких. Убийц схватили, но незадолго до отъезда Курбского к войскам он узнал, что убийцы отпущены. Князь вновь почувствовал, как понемногу его одолевает гнев. Он с раздражением отшвыривает прочь грамоту, вновь копается в бумагах. Как он устал от этой вечной борьбы, от вездесущих врагов! Ничего, и на этих управа найдется!
Рядом со Священным Писанием лежали грамоты, в коих были записаны должники Курбского — имена, а рядом сумма, тщательно подсчитанная до каждого гроша. О, князь был жаден и ненавидел своих должников, потому сам никогда не брал в долг. Тех, кто вовремя не отдавал деньги, ждало наказание — люди Курбского хватали их и привозили к нему на подворье, где князь, тут же зверея от их беспомощности и страха, нещадно бил должников, калечил и пытал. Сколько жалоб на него приходило потом! Но хитрый и изворотливый Курбский и здесь выходил сухим из воды и продолжал истязать, пытать, убивать. Осознавал князь потом, что, проливая кровь беззащитных жертв своих, он чувствовал удовлетворение. Он, порицавший Иоанна за его жестокость…
— Пан Андрей, — осторожно позвал Повилас, заглянув в дверь. Курбский вскинул на него недовольный взгляд. Слуга зашел, и князь заметил у него в руке свиток с печатью, при виде которой нутро у Андрея Михайловича словно куда-то провалилось.
— Доставили, пока вы были в отъезде. Я упрятал надежно, дабы… — начал с услужливой улыбкой Повилас, но, увидев, как наливается кровью бешеный взгляд хозяина, тут же поник и замолчал.
— И ты ни слова! Ты знаешь, что это? — закричал Курбский, зверея на глазах. Повилас что-то замямлил, склонил голову.
— Дай сюда! Живо!
Слуга вручил грамоту и, пятясь задом, скрылся в дверном проеме. Курбский внимательно взглянул на печать — он не ошибся. Это грамота от самого Иоанна. Торопливо была разорвана шелковая нить, скреплявшая свиток, и вот князь уже жадно вчитывается в витиеватые строки, писанные по-русски…
"…Вот и теперь Господь помиловал меня, грешника, блудника и мучителя. А наступающей крестоносной хоругви никакая военная хитрость не нужна, что знает не только Русь, но и немцы, и литовцы, и татары, и многие народы. Сам спроси у них и узнаешь, я же не хочу перечислять тебе эти победы, ибо не мои они, а Божьи.
Тебе же напомню лишь кое-что из многого, ибо на укоризны, которые ты писал ко мне, я уже со всей истиной ответил; теперь же напомню немногое из многого. Вспомни сказанное в книге Иова: "Обошел землю и иду по вселенной так и вы с попам Сильвестром, и Алексеем Адашевым, и со всеми своими родичами хотели видеть под ногами своими всю Русскую землю, но Бог дает власть тому, кому захочет.
Писал ты, что я растлен разумом, как не встретишь и у неверных. Я же ставлю тебя самого судьею между мной и тобой: вы ли растленны разумом или я, который хотел над вами господствовать, а вы не хотели быть под моей властью, и я за то разгневался на вас? Или растленны вы, которые не только не захотели повиноваться мне и слушаться меня, но сами мною владели, захватили мою власть и правили, как хотели, а меня устранили от власти: на словах я был государь, а на деле ничем не владел. Сколько напастей я от вас перенес, сколько оскорблений, сколько обид и упреков? И за что? В чем моя пред вами первая вина? Кого чем оскорбил? А чем лучше меня был Курлятев[30]? Его дочерям покупают всякие украшения, это благословенно и хорошо, а моим дочерям — проклято и за упокой…
А с женой моей зачем вы меня разлучили? Не отняли бы вы у меня моей юной жены, не было бы и Кроновых жертв. А если скажешь, что я после этого не стерпел и не соблюл чистоты, так ведь все мы люди. А ты для чего взял стрелецкую жену?1 А если бы вы с Сильвестром не восстали на меня, ничего бы этого не случилось: все это случилось из-за вашего самовольства. А зачем вы захотели князя Владимира[31]посадить на престол, а меня с детьми погубить? Разве я похитил престол или захватил его через войну и кровопролитие? По Божьему изволению с рождения был я предназначен к царству: и уже не вспомню, как меня отец благословил на государство; на царском престоле и вырос. А князю Владимиру с какой стати следовало быть государем? Он сын четвертого удельного князя. Какие у него достоинства, какие у него наследственные права быть государем, кроме вашей измены и его глупости? В чем моя вина перед ним?.. И вы мнили, что вся Русская земля у вас под ногами, но по Божьей воле мудрость ваша оказалась тщетной. Вот ради этого я и поострил свое перо, чтобы тебе написать. Вы ведь говорили: "Нет людей на Руси, некому обороняться", — а нынче вас нет; кто же нынче завоевывает претвердые германские крепости?.. Не дожидаются бранного боя германские города, но склоняют головы свои перед силой Животворящего Креста! А где случайно за грехи наши явления Животворящего Креста не было, там бой был. Много всяких людей отпущено: спроси их, узнаешь.
30
Имеется в виду боярин Дмитрий Иванович Курлятев-Оболенский, во время расправы над сторонниками Адашева и Сильвестра со всей семьей постриженный в монастырь.