— Богатырь растет! — довольно протянул Михайло и обнял приникшую к нему Анну, огладил ее округлившийся живот.
— Молилась каждый день за тебя! Ладушко мой! — шептала она, смахивая слезы.
— Слава Богу! Разорили мы их, не скоро опомнятся! Может, и мир скоро! — говорил Михайло. — Ладно! На стол накрывайте пока! Я мигом! От дорожной грязи чешусь весь!
Отдав сына жене, направился в баню. По пути нос к носу столкнулся с Дарьей — та сразу опустила глаза в пол, улыбнулась смущенно, стала обходить Михайло, а он, шутя, шлепнул ее по заду и направился дальше, что-то насвистывая себе в бороду.
В бане он отпаривался после долгой дороги и изнурительных переходов. Откинувшись к стене, Михайло старался не думать о том, что вечером уже придет староста, и вновь придется заниматься ненавистными ему хозяйственными делами.
Тут все было плачевно. Поборы из-за возобновившейся войны были непосильными, и ежели бы Михайло пошел на поводу у мужиков и снизил оброк, то ему после выплаты назначенной государем суммы не на что было бы жить. И потому на износ, до изнеможения должен был работать крестьянин, дабы разорительная война продолжалась…
Только со временем Михайло понимал, насколько обнищала его земля! Вернее, с каждым годом все уменьшалось число живущих в Бугровом крестьян. В прошлый год на Юрьев день сразу три семьи, выплатив положенный оброк, гордо покинули хозяина и переселились куда-то в Поволжье, к другому землевладельцу, где, видать, размер оброка был меньше. До сих пор помнил он тот день! Крестьянин Фрол, весь обросший волосами и бородой, широкий, как сундук, стоял, мял шапку, но говорил уверенно:
— Покидаем мы Бугровое… того… на Волгу уйдем… Да… Не сумуй… Уплачено все… Да… Храни тебя Бог!
Михайло слушал, кивал, закипая все больше, а потом, когда крестьянин, рассадив на две телеги свое большое семейство и распихав пожитки, уехал прочь, он ярился, грозился вернуть, высечь, но содеять уже ничего не мог.
Староста, познав крутой нрав господина, уже перестал ему что-либо советовать. Михайло наотрез отказывался понижать размер оброка.
— Вы меня по миру пустите! Я вам не дам! Не дам! — кричал он, тыча старосту пальцем в грудь. А спустя месяц сбежало еще двое из деревни, так и не выплатив должное. Михайло и Фома, вооружив других холопов, шерстили леса, заезжали в соседние деревни, но не смогли никого найти.
— О беглецах в приказ напиши! Пущай ищут их! — меряя широкими шагами горницу, велел старосте Михайло.
Мужиков, кои, как он считал, нарочно работают на своего господина меньше, чем на себя, он стал ненавидеть и презирать. Еще до того, как крестьяне стали на столетия крепостными, то есть пожизненными рабами своих господ, Михайло уже считал их своим имуществом и не терпел, когда что-то шло вразрез с его желаниями и поручениями.
Бугровое понемногу вымирало, но еще хватало тех, кто не мог и не хотел покидать родную землю, а пока таких хватало, Михайло и не хотел ничего менять.
Отвалившись от стены, он лёг на прогретую лавку и с наслаждением потянулся. Все же жизнь была хороша! Анна вскорости родит (даст Бог, еще одного сына, Василием надобно назвать, в честь покойного батюшки!), через год, ежели польский король не пойдет на мир, состоится еще один поход, и там снова можно будет досыта обогатиться! В следующий раз надобно холопов привезти с собой и расселить в деревне! Пущай приносят доход! Ничего! Подымем мы еще Бугровое! Будет, как в прежние времена, даже лучше!
Лишь бы пережить войну…
Глава 11
Триумф Иоанна продлился недолго. Уже в середине осени польские полки под командованием Матвея Дембинского начали отвоевывать захваченные московитами крепости. Малочисленные русские гарнизоны не могли оказать должного сопротивления, гибли в бесполезных стычках, сдавались в плен, иные успели сбежать, уничтожив орудия и запасы пороха. Дембинский и сам уничтожал некоторые оставленные московитами крепости — таков был приказ короля. Однако он нёс потери и далеко продвинуться не сумел.
Тем временем в Кракове собирался сейм. Польская знать в предстоящей борьбе с Москвой хотела заручиться большей поддержкой литовской знати, для этого решено было пересмотреть права литовцев, ущемленные при создании Речи Посполитой. Облаченные в разноцветные жупаны и кафтаны, участники сейма расселись по своим местам.
Наконец вошел король. Присутствовавший здесь Курбский, как и прочие, поднялся со скамьи, приветствуя его. Баторий был невысок, но крепок, даже слегка полноват. Он был одет в красный кафтан с узкими рукавами и золотыми пуговицами. Лицо короля, ровно как и походка, выражали твердость и спокойствие. По выправке, по тому, как держал он руку на прицепленной к черному поясу сабле, было видно, что он опытный воин. Голову король стриг "шапочкой", выбривая затылок и виски, бороду носил стриженную, с подкрученными вверх усами. Дугообразные, чуть вздернутые брови его, сведенные к переносице, придавали его спокойному лицу слегка надменное выражение. А вот взгляд черных маленьких глаз был колюч и страшен, в них-то и проступал его горячий норов! Пройдя на свое место, он поприветствовал участников сейма и сел в свое кресло. Вслед за ним, шелестя одеждами, уселись на места все остальные. Так как король не знал ни польского, ни литовского языков, заседание велось на латыни.