Василий Сицкий не спал. Укрытый овчиной, он лежал в своем шатре. Проклятый холод и сырость истощили его тело — ломота была страшная. Годы уже не те! И поражение сегодняшнее сломило окончательно. Хрипло покашляв, Сицкий закрыл глаза. Да, далеко Ивану Голицыну до великого полководца! Перед глазами стояло его ошеломленное лицо — раскрыв рот и выпучив глаза, глядел первый воевода, как польские всадники железной волной сметают русские полки. Так и стоял, пока сам Сицкий не приказал отступать к шанцам.
Да, сложно будет воевать нынче с поляками. Король Стефан оказался не столь простым, каким его считает государь. Подготовился к ответному удару, выждал, усовершенствовал польское войско и… победил. Завтра, ежели не отступить, вкупе со шведами поляки точно разобьют русских. Убереги от мучительной гибели, Господи, от страданий. Князь, смежив очи, до сих пор слышал крики и стоны раненых и умирающих — Господи, как они страдают! Убереги, Господи!
Князь с тоской подумал об Аннушке, покойной супруге, о сыновьях, о дочери. Из всего большого семейства остались лишь двое его сыновей да дочка Варенька, счастливая в браке с Василием Голицыным, родным братом бездарного Ивана Голицына. При очередной мысли о нем стало мерзко и горько. Эх, выбраться бы отсюда живым!
Не сразу Василий Андреевич услыхал, как кликнул его слуга, упредивший о приходе посланника первого воеводы. "Помянешь черта!" — со злобой подумал князь Сицкий и велел подать ему одеться.
Молодой ратник, слуга Голицына, почтительно склонил голову перед князем Сицким и молвил, что первый воевода собирается покинуть лагерь сейчас же, до наступления утра, и предлагает князю Сицкому уйти с ним.
Василий Андреевич выслушал, острожал ликом, нахмурился. Бежать? Бросить разбитое войско на погибель и уйти? Да и с кем бежать? С этим бездарным трусом? Уподобиться ему? Княжеская гордость заиграла в нем, и князь Сицкий без колебания ответил:
— Передай князю Ивану Юрьевичу, что желаю ему доброго пути и Божьей помощи. Ступай!
Ратник, явно растерявшись, не сразу понял, что слово старого князя твердо и неизменно, но увидев его строгий, тяжелый взгляд, он все понял и откланялся. Ратник исчез за опустившимся полотном, а Сицкий так и стоял, глядя ему вслед. Вот и миновала, кажется, последняя возможность остаться в живых… Вероятно, за Голицыным побегут и остальные. Что будет с войском? Кто останется? Какой позор!
Еще было темно, когда князь собрал остальных воевод. Под утро явились к нему воеводы Тюфякин, Татев да молодой посланник государев — Данила Салтыков. Юноша, побледнев разом, спрашивал, почему не прибыли остальные.
— Известно, почему. Бежали следом за первым воеводой, — грустно усмехнулся Татев и опустил глаза.
— Шереметеву не впервой с поля боя удирать, но князь Палецкий… Он же со мною до последнего стоял в Молодях[35]! — с болью в голосе отозвался Тюфякин.
— При Михайле Воротынском, царствие ему небесное, сбежать он бы не посмел, — ответил ему Сицкий.
— И Щелкалов сбежал, — добавил Татев. — Сам видел, как его возок уносился прочь, будто от погони.
— А как же мы? — вопросил мертвенно-бледный Салтыков.
— За тем и позвал вас, дабы решили мы, как нам поступить. — Сицкий поднялся со своего места и сложил руки за спину. — Надобно подготовиться к обороне. Скоро светает. Тот, кто не захочет оставаться здесь и отбивать наступление противника — может еще догнать сбежавших воевод.
Он сказал, и гробовая тишина повисла в воеводском шатре. Воспаленными уставшими глазами князья коротко поглядели друг на друга и поняли — сейчас стыдно будет встать и уйти. Поздно. Да и не готовы они были запятнать себя этим позором бегства.
— Уж лучше смерть, — усмехнулся Татев и, слабо улыбнувшись, оперся локтями о стол. Бледный мальчишка Салтыков опустил голову, врылся пальцами в волосы.