— Добро, — кивнул Сицкий, по праву негласно принявший на себя командование всем войском как первый воевода. — В лагере много раненых. Глупо было бы позволить им умереть тут. Надобно справить телеги и отвезти их подальше…
Переполох в русском лагере. Все телеги, что остались у войска, были выделены для перевоза раненых. Тяжело увечных несли на попонах, клали на настил. Среди таких был и Михайло. Фома, с трудом нашедший господина, уже перепугавшийся за него до смерти, торопливо собирался в путь вместе с ним, конь его ни на шаг не отходил от телеги, где с другими ранеными уложили Михайлу. На круп своего коня Фома взвалил припасы, пожитки и броню господина — тяжко теперь будет вдвоем с одним конем!
Следом за тяжелыми ранеными бросались и те, кто всеми силами пытался спасти себе жизнь. Порой у переполненных телег возникали драки. Старшие плетьми разгоняли эти своры, пинками возвращали притворщиков к позициям. Но и без того многим удалось сбежать. Старые седобородые ратники, испытанные во многих боях, безмолвно наблюдали за этим позором из окопов.
Среди пушкарей тоже смятение, их ряды так же значительно поредели — началось самовольное бегство с позиций. Никто не хотел погибать здесь. Разъяренный Воронцов расхаживал меж укреплений, разок схватил беглеца, притаившегося в развороченной вражьим снарядом яме, избил его яростно и под страхом смерти велел возвращаться обратно. Плачущий пушкарь, утирая разбитое лицо, повесив голову, шел обратно, чтобы погибнуть. Не повезло!
— Скоты! Трусы! Ежели кого поймаю еще, лично на этих пушках повешу! Псы! — ревел красный от гнева Воронцов и грозил кулаками. Позже его нагнал Гаврило.
— Пушки многие оставлены. Как быть?
— Стоять у своих орудий! Ежели снаряды кончатся — переходить к другому орудию! — отвечал с раздражением Воронцов.
— Понял, стоим! — пожал плечами Гаврило и, сухой, сутулый, зашагал на позиции.
— Что же делается, а? — крикнул вдруг Воронцов и, словно обессилев, опустился на землю. Морозный морской ветер трепал его бороду и редкие волосы на голове. — Одни воеводы-трусы сбежали, другие дураки-воеводы развалили войско, дозволив всеобщее бегство! Как же нам теперь драться, а? Скажи, зачем мы остаемся здесь погибать? Для чего все это?
Гаврило застыл на месте, обернулся к нему. Воронцов, изможденный происходящим ужасом, закрыв лицо грязной широкой ладонью, всхлипнул.
— Кто прав, кто нет — на том свете рассудят! — светло улыбнувшись, ответил Гаврило и махнул рукой. — Не боись, Василий Федорович! Стоять будем стеной! Узнает еще король Степан, чего русские пушки стоят! А от судьбы не уйдешь!
И двинулся дальше.
Из-за поднявшегося ветра туман понемногу рассеялся, обнажив и широко раскинувшийся под стенами Вендена польский лагерь, и вчерашнее поле боя, густо усеянное трупами. Отступив, туман сыграл с московитами злую шутку — противник увидел, насколько поредел русский лагерь, а для шведских пушек открылся прекрасный обзор для обстрела, и шведы щедро начали осыпать московитов ядрами.
Тем временем оставшихся бойцов воеводы Сицкий, Тюфякин и Татев стянули в окопы и шанцы, расставили стрелков и приготовились к наступлению противника. Но, кажется, они не были готовы к такой мощной атаке вражеских снарядов. От грохота орудий тяжело гудела и вздрагивала земля, густой пороховой дым вновь заволок округу. Ядра разбивали земляные укрепления, с ревом и свистом летали над головами, калечили и убивали людей, уничтожали пушки. Подбитые тяжелые орудия, лишившись опоры, со скрежетом и грохотом сваливались во рвы, погребая под собой тех, кто не успел вовремя отбежать и спастись.
— Как бьют, а! — спрятав голову в ладонях, прокричал каким-то чужим, высоким голосом Тюфякин. Рядом с Салтыковым одному из стрельцов оторвало голову, и юноша, забрызганный чужой кровью, вопил от ужаса, силился убежать, но его насильно удержали.
Не сразу стало понятно, когда шведы прекратили стрелять. Оглушенные, московиты несмело выглядывали из окопов, но из постепенно рассеивающегося дыма в их сторону, свистя и шипя, летели пули вражеских мушкетов.
— Идут! Идут! — прошло по рядам. Там, в дыму, были видны реющие польские и шведские знамена — войска соединились для удара по московитам. Стрельцы начали бить из пищалей и ручниц без команды, вразнобой.
— Пли! — взобравшись на редут, скомандовал Василий Воронцов. Всю левую сторону его лица густо залило кровью. Гаврило был рядом с ним, целился из пушки, затем командовал стрелять. Враг приближался медленно, строй его ломался, рассыпался, собирался вновь, затем отступал. В ответ в русских стреляли из мушкетов и из орудий со стен.