На глазах Гаврилы соседняя пушка взмыла в воздух и, на лету рассыпаясь, разлетелась на куски. Пушкарей, что стояли возле нее, убило разом.
— Супостаты, что делается, а, — прокряхтел он, лишь на мгновение обернувшись туда и вновь наклонившись над пушкой. — Заряжай!
Заряжать было некому — мальчишка-пушкарь лежал под орудием мертвый.
— Что делается, — повторил Гаврило. — Видал, Василий Федорович, как… — начал он с присущей ему задорностью, столь неуместной здесь, и, взглянув на Воронцова, замолчал — голова пушкарей лежал в окопе на спине в луже крови, запрокинув раздробленную пулей голову. Открытые глаза его, обычно живые и серьезные, глядели равнодушно в раскинувшееся над ними свинцовое небо.
— Что делается, — прошептал Гаврило, не отрывая от него взгляда и лишь затем, помрачнев и выругавшись, сам вылез из окопа, схватил ядро и зарядил им орудие.
С обеих сторон бьют пушки и ружья, шведско-польское войско наступает и вновь отходит. Но снаряды у московитов понемногу иссякали, и долго сдерживать наступление противника они не смогли — польские и шведские воины вскоре ворвались в лагерь московитов и без разбору в коротких стычках убивали всех, кто вставал у них на пути. Началась резня. Все реже в затянутом дымом лагере слышалась ружейная пальба. Пушки замолкли.
Андрею Сапеге, молодому литовскому воеводе, что возглавлял пришедшее на помощь шведам польско-литовское войско, уже доложили о победе, когда в отдельных участках русского лагеря еще шли короткие бои. Принимая от соратников поздравления, он узнавал, что его войску достался весь огнестрельный наряд московитов в виде многочисленных пушек — колоссальная потеря для царя Иоанна. Доложили, что захвачен в плен раненый воевода Петр Татев, а также восемь младших воевод, что сами сложили оружие…
Окончился бой, по полю, густо усеянному тепами, низко стелился туман, вновь пришедший с моря. Победители грабили мертвых, добивали раненых.
Воеводу Татева, уже связанного, вели двое польских стрельцов. Тяжело перебирая ногами, спотыкаясь о трупы, он шел, оглядываясь на разгромленный лагерь, который наводнили чужие воины. Проехал отряд тех самых крылатых гусар, пронеслись мимо польские и шведские знамена, группа литовских пехотинцев, громко ругаясь, делили награбленное имущество. Убитые лежали всюду, и некоторых князь Татев даже успевал узнавать. Вот лежит изрубленный до неузнаваемости князь Василий Андреевич Сицкий — князь сам видел, как убивали его, когда престарелый воевода поднял ратников и встал с обнаженной саблей перед наступающей лавиной противника. Неподалеку лежит убитым и Данила Салтыков, несчастный мальчик, волей судьбы втянутый в эту ужасную бойню. Вот возле разбитой пушки лежит мертвый воевода Тюфякин, так же исколотый и изрубленный.
Татеву повезло больше, он был снесен толпой, кто-то рубанул его саблей по голове, но лишь глубоко оцарапал, и теперь ему суждено попасть в плен. Но царь выкупит его через год, и Татев вернется в Москву, где уже будет лишь заседать в думе. Военных назначений он больше не получит. И еще через несколько лет он выдаст свою дочь замуж за князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского, и в браке этом родится прославленный герой Михаил Скопин-Шуйский, коему спустя тридцать лет доведется спасать Россию…
— Глядите, как пушку обнял! Видать, не желает с ней расставаться! — хохотали три венгерских наемника, увидев пушкаря-московита, лежащего на залитом кровью орудии. Раненый, он обхватил ствол обеими руками, не давая себе упасть.
— А он живой?
— Живой, гляди, дышит еще!
Гаврило открыл глаза и сквозь мутную пелену, застлавшую угасающий взор, он видел собравшихся возле него чудно одетых воинов. Один опирался обеими руками о мушкет, два других указывали на Гаврилу пальцами и громко смеялись.
— Слезай с нее, дурак!
Гаврило зашевелился, закряхтел. Последнее, что он помнил — у него кончились снаряды. И он в поисках ядра слишком явно выглянул из-за укрытия. Потом почуял два обжигающих удара, один в грудь, другой в лицо, в правую щеку, которую вырвало вместе с зубами. Он очнулся, лежа под пушкой, и с последним усилиями пытался встать, но рухнул на ствол орудия и остался на нем висеть.
"Ничего, посмеетесь еще! Вот глядите, встану я. Чего лопочут на своем наречии? До чего дурной язык!" — подумал Гаврило со злобой. Вновь, цепляясь за ствол орудия, приподнял голову. Из разорванного пулей рта хлынула кровь и повисла на нижней губе густой темной нитью.
"Хоть бы добили уже", — подумал Гаврило с досадой и вновь уронил голову. Венгр, что стоял, опершись на мушкет, словно угадал его желание либо устал глядеть на мучения пушкаря — вскинул ствол, коротко прицелился и выстрелил. Товарищи его, мигом замолчав, увидели, как дернулась и разлетелась брызгами голова московита, а он безвольной куклой слетел с пушки в ров, где упал на присыпанный землей труп.