Михайло не помнил, как выехал через потайные ворота, срывая с себя кольчугу, шлем, как вместе с подбитым пулями конем катился в ров и, выпрыгнув на ходу из седла, ловко карабкался наверх, врываясь пальцами в землю. Видел, как бегут и остальные. Фому же не было видно нигде…
Фома, поняв, что не успеет выйти через ворота, поглядел Михайле вслед, закусил до крови губу и, погладив по шее разгоряченного, волнующегося коня, прошептал:
— Прости меня… Прости…
Вал врагов все ближе, от их нарастающего крика уже ничего не слыхать вокруг. Издав истошный, полный ужаса вопль, Фома ринулся навстречу врагам, воздев свою саблю, и на полном ходу врезался в первые ряды. Он успел кого-то рубануть, не ведая, убил или нет, и уже через мгновения визжащий от боли окровавленный конь рухнул на бок вместе со своим хозяином — и больше Фома ничего не видел. Сабельные удары сыпались на него бесконечным градом, с мерзким чавканьем кромсая и разрубая на куски его огромное тело, и вскоре то, что осталось от Фомы, втоптано было сотнями ног и копыт в землю, походившую уже более на кровавую кашу…
А Михайло бежал и видел издали преследующих его польских всадников, слышал выстрелы и свист пуль и, ощущая первобытный страх, бежал, бежал, бежал, пока, обессиленный, не рухнул наземь. Прислушался. Следом никто не гнался за ним. Грудь изнутри полыхала огнем. Жадно хватая воздух ртом, промокший до нитки, он лежал на спине в грязи и дрожал всем телом, еще не в силах осознать произошедшее. Лишь после заметил, что в крепко сжатой руке так и осталась зажатой оголенная сабля. И уже только здесь он осознал, что Фома не побежал следом за ним. Может, попал в плен? Может, отбился? Что ж ты сделал, дурак?
Михайло, не в силах подняться, перевернулся на бок и, поджав ноги к груди, заскулил жалобно, уткнувшись лицом в траву…
Князь Курбский тоже был в Соколе, его люди участвовали в этой скоротечной резне, в которой не уцелел ни один московит, кроме тех, кому посчастливилось попасть в плен. Тут Федор Шереметев, единственный уцелевший воевода, горстка воинов и оставшиеся мирные жители. Воеводу отвезут в цепях к Баторию, где он, покорно встав на колени перед польским королем, живо присягнет ему. Об этом довольно скоро станет известно в Москве…
Невыносимо и тяжело пахло кровью. Крепость была плотно завалена трупами, и, когда у победителей наступило отрезвление, многие ужаснулись увиденному. Среди этого кровавого озера людских тел сновали наемники, грабили. Обводя взором захваченную крепость и весь этот ужас, что творился здесь, Курбский со злорадством вспомнил послание Иоанна, в коем он хвалился своими победами. И где же они? Именно после этой военной кампании Курбский допишет и отправит царю свое третье послание…
С древних времен и до двадцатого века большие войска сопровождали толпы маркитантов. Они плелись позади войска вместе с обозом и простодушно занимались самообогащением там, где погибали люди и лилась кровь. Маркитанты подбирали в захваченных городах и на поле боя то, что оставалось после победителей, брали все, что можно было бы перепродать, за отдельную плату оказывали разного рода услуги. В военных лагерях они разворачивали свой стан, где жили и своим ремеслом зарабатывали на хлеб…
В Сокол они смогли проникнуть только затемно. Укрытые балахонами, маркитанты разбредались по крепости, где все так же неубранными лежали вповалку тела. Накрапывал мерзкий холодный дождь. Над мертвой крепостью слышались тихие переговоры маркитантов, шорох, какая-то возня. Девушки передвигались быстро, подобно крысам, задерживались, осматривали что-то и бежали к следующему телу. Выбирали, видимо, кого-то покрупнее. Труп воеводы Шеина был раздет — его тучное тело, мертвенно-бледное, словно светилось в темноте, дождь смыл кровь. Подле него стояли уже две девушки. Подошли еще две. Что-то сверкнуло в их руках, и они, нагнувшись над трупом, начали свою экзекуцию. С глухим чавканьем вскрывалось вздувшееся округлое брюхо убитого воеводы, в ловких руках одной девушки показался ворох блестящих внутренностей. Она бросила их рядом и принялась вырезать обильный подкожный жир, который так же вырезали из его груди, бедер, поясницы. Раскинув руки и устремив в никуда свой потухший взор, воевода Шеин покорно отдавал свое несчастное тело на растерзание. Так же надругались над многими убитыми. Оказалось, маркитанты из человеческого жира вытапливали какие-то целебные мази, которые весьма дорого можно было продать в европейских городах!
А Баторий все дальше вел свое великое войско. Гарнизон крепости Суша повиновался требованиям сдаться, им было дозволено уйти, крепость Туровля была сожжена дотла, гарнизон сдался, крепость Нещердо взята нахрапом, оставшиеся защитники также сдались…