— Подумай, какая неприятность… Я вчера вызывала водопроводчика: у нас подтекает кран в кухне. Он взял за починку сто злотых и сказал, что все в порядке. А сейчас захожу в кухню, из крана опять капает. Ну что за люди! Ни на кого нельзя положиться!
— Позови его еще раз, — сказал Косецкий.
— Кого? Водопроводчика? Ведь он опять потребует сто злотых…
— Это мы еще посмотрим. Я сам с ним поговорю.
— Ты?
— Да, я.
Она в изумлении замолчала. А Косецкий открыл дверь и вышел наружу. Небо, с утра затянутое тучами, прояснилось, и ласково светило солнце. Воздух был прозрачный и чистый.
— Какая чудесная погода! Вот-вот зацветет сирень.
Он повернул голову и внимательным взглядом окинул облупившиеся стены виллы. Это не ускользнуло от внимания жены.
— Видишь, во что превратился наш дом?…
— Не огорчайся. Постепенно все наладится.
Она не могла взять в толк, что с ним произошло, почему он вдруг так переменился. И ей почему-то стало грустно.
— Знаешь что?
— Ну?
— Я все время думаю об Анджее…
— Ах! — Косецкий махнул рукой.
— Правильно ли мы поступили, позволив ему уйти?
— Дорогая, он уже не маленький. Он взрослый человек и должен сам понимать, что делает. Я в его годы давно жил самостоятельно и зарабатывал себе на хлеб. Если он до сих пор не научился уважать труд, мы с тобой теперь его этому уж не научим.
— Но, видишь ли, — пыталась она защитить сына, — ты забываешь, в каких тяжелых условиях он рос…
— Тем более. Как раз это и должно было развить в нем волю и чувство ответственности. У меня тоже была нелегкая жизнь. Не надо сгущать краски. Что было, то было, и нечего сваливать все на прошлое. А если он учебе и труду предпочитает легкий, подозрительный заработок и хочет порхать по жизни, тут уж ничего не поделаешь. У него своя голова на плечах.
— Может, ты и прав…— прошептала она. — Но он в последнее время был такой странный…
— Дорогая Алиция, — сказал Косецкий, сжимая ей руку, — когда у человека совесть не чиста, он всегда ведет себя немного странно.
У калитки он остановился и обернулся к жене:
— Не забудь послать Розалию за водопроводчиком.
И, выпрямившись, прежней пружинистой походкой пошел вниз по улице. Итак, война кончилась. Снова получают смысл привычные нормы поведения и законы. Мир возвращается к нормальной жизни. Прошлое? Отныне на нем надо поставить крест. С его страданиями и ошибками — со всем, что было. Первый день мира автоматически перечеркнул минувшие дни. Важно, как себя будет вести человек сейчас, а не то, как он себя вел во время войны. У войны — свои законы, у мирной жизни — свои. В таком духе Косецкий собирался разговаривать со Щукой, не сомневаясь, что, если тот окажется человеком здравомыслящим, все сойдет благополучно.
По дороге он увидел нескольких знакомых и подумал, что, повстречай он их два дня назад, кое-кто мог бы и не узнать его. А сегодня ему кланялись еще издали, так же почтительно, как раньше. Это его не удивило. Потому что перед тем как выйти из дому, он, уже в пальто и шляпе, подошел к зеркалу и впервые увидел себя в нем таким, каким был до лагеря: представительным, хорошо сохранившимся мужчиной средних лет, с мужественным лицом и смелым взглядом. «А может, стремление выжить любой ценой и является основой нравственности», — подумал он.
На рынке, где он столько лет не был, ему бросилось в глаза царившее там оживление, множество народа и автомобилей. По сравнению с довоенным временем разница была просто поразительная. Несмотря на то, что вид у людей был жалкий, потрепанный, дома тоже обветшали и хранили на себе многочисленные следы войны, машины были только военные, да и те обшарпанные, пыльные, на тротуарах лежали кучи мусора; несмотря на всю эту неряшливую нищету, жизнь била ключом. На домах развевались бело-красные флаги. По радио передавали марш «Под звездным знаменем».
На здании гостиницы тоже висело огромное бело-красное полотнище. Низенький круглый портье глянул из-под очков на Косецкого, сразу смекнув, что он из прежних, настоящих господ.
— В каком номере остановился инженер Щука? В семнадцатом?
На лице портье изобразилось нескрываемое разочарование.
— Жил в семнадцатом, — пробурчал он.
— То есть как жил? Он что, уехал?
Портье сделал рукой выразительный жест.
— Что? — спросил Косецкий, ничего не понимая.
— Кокнули, — сказал портье и, считая разговор оконченным, начал разбирать письма на конторке. Косецкий долго смотрел на конверты разного цвета и формата и наконец спросил:
— Когда?
Портье поправил сползшие на нос очки.