— Зачем? Для кого?
Антоний молчал.
— Ты все меряешь на свой аршин…
— Я?
— А другим ведь тоже пришлось немало пережить. Не все были в лагере, но здесь временами было не лучше…
Косецкий остановился в темном углу.
— Говоришь, я всех меряю на свой аршин?
— А разве нет?
— Может быть.
И вдруг он неестественно громко и неприятно засмеялся. Алиция вздрогнула и отняла платок от глаз. Но в сгустившихся сумерках она не могла разглядеть лицо мужа, в темноте вырисовывался только его силуэт. Смех его напоминал надрывный сухой кашель, и Алиции стало жутко.
— Антоний! — испуганно закричала она.
Он мгновенно утих, и в полутемной комнате наступило молчание. Оно длилось долго. Наконец Алиция, с трудом преодолевая внутреннюю дрожь, спросила:
— Может, тебе принести еще чаю?
— Спасибо, — послышалось из темноты. — Мне ничего не надо.
IV
День клонился к вечеру, когда Щука с Подгурским вернулись в город. Рынок выглядел иначе, чем два часа назад. Он опустел, и его заволакивал сизоватый сумрак. На фоне светло-зеленого неба еще резче выделялись рыжие силуэты сгоревших домов. С наступлением весеннего вечера людские толпы в поисках прохлады устремились в сторону парка Костюшко и Аллеи Третьего мая. Была суббота, вечер был теплый и ясный, хотя немного душный.
Посреди рыночной площади еще стояло несколько грузовиков, но суетившиеся вокруг них солдаты готовились к отъезду. По радио передавали мазурку Шопена, и над затихшей площадью она звучала как-то особенно громко. По противоположной стороне площади, занимая почти весь тротуар, шагали четверо патрульных. Их длинные тени сливались с тенью каштанов. Вот они приостановились на углу и свернули в первую, уже темную, улицу.
Подгурский затормозил у «Монополя» и первым вышел из машины, за ним с трудом вылез Щука. Два милиционера, сидевшие сзади, выскочили следом за ними. Перед гостиницей было пусто. Поодаль стояли три извозчика.
— Значит, в девять, товарищ Щука? — сказал Подгурский.
Щука сдвинул шляпу на затылок.
— Ах да, этот банкет! Совсем из головы вылетело. А нельзя ли его отменить? Признаться, пировать у меня сегодня нет никакого желания.
— Охотно верю, — согласился Подгурский. — Но ничего не поделаешь. Это затея Свенцкого.
— А народу много будет?
— Человек пятнадцать.
— Больше чем достаточно. Ну что ж, придется идти.
— Вы останетесь в гостинице?
Щука задумался.
— Посмотрю, может, выйду. У меня здесь дальние родственники есть.
— В Островце?
— Сестра жены.
— Что вы говорите? А я не знал, что у вас есть жена.
— Была. Она умерла.
Подгурский смутился. Щука, должно быть, это заметил.
— А что касается моей свояченицы, вы, как местный житель, должны знать ее мужа, хотя бы понаслышке. Его фамилия Станевич.
— Майор?
— Он самый. Командовал полком островецких улан. Теперь он, кажется, уже полковник.
— Ну да? Неужели тот самый Станевич из армии Андерса?
— Почему это вас удивляет?
Подгурский засмеялся.
— Как-то не укладывается в голове: вы и Станевич.
— Ну, чего только не бывает в польских семьях. Итак, значит, в девять.
— Да. А завтра ровно в семь я заеду за вами.
В ближайшие два дня, воскресенье и понедельник, им предстояло посетить партийные организации повята.
— Да, я помню, — ответил Щука.
Он дошел до подъезда и вдруг вернулся. Подгурский стоял возле машины.
— Забыли что-нибудь?
— Да. Только сейчас вспомнил. Вы увидите этого… судью?
— Косецкого?
— Да.
Подгурский посмотрел на часы.
— Скоро половина восьмого. Я как раз к нему собираюсь.
— Ну, вот и хорошо. Передайте ему…
— Что вы хотите с ним встретиться?
— Да. Скажите, что товарищ по лагерю…
— Я просто назову вашу фамилию.
— Это как раз не обязательно. Моя фамилия ему ничего не скажет. Просто: товарищ по Грос-Розену.
— Понятно.
— Если он ничего не имеет против, пусть зайдет ко мне. Скажем, во вторник. Только вот в котором часу?
— Во вторник утром похороны Смолярского и Гавлика.
— Значит, после обеда. Между пятью и шестью.
— Во вторник, между пятью и шестью, — повторил Подгурский. — Номер вашей комнаты?
— Семнадцать.
Низенький, лысый портье в очках, делавших его лицо еще шире, разговаривал с молодым человеком в летнем пальто и коричневой шляпе, который стоял, облокотившись на конторку. Увидев Щуку, портье встал на цыпочки и снял с доски ключ.