— С кем это вы разговаривали? — спросил Щука.
Подгурский повернул на поперечную улицу. Мимо промчался огромный, крытый брезентом грузовик.
— С Косецкой, — ответил он, разъезжаясь с грузовиком, — женой судьи.
— Из Островца?
— Вы его знаете?
— Нет. Осторожней…
Они как раз въехали на рынок, в самую толчею и гомон. Здесь кишела огромная толпа: штатские вперемешку с польскими и советскими военными. Просторная площадь с наскоро сколоченными ларьками и дощатой, покрашенной в бело-красный цвет трибуной, откуда несколько дней тому назад принимали первомайский парад, была вся запружена громоздкими военными грузовиками с прицепами, груженными бочками с горючим. И хотя фронт проходил в этих местах еще в январе, а теперь откатился далеко на запад и последние бои с неприятелем догорали за добрых несколько сот километров отсюда, картина в точности напоминала обстановку прифронтового города.
В глубине площади на фоне весеннего голубого неба чернели силуэты сожженных домов. Над улицей алели огромные плакаты. Из репродуктора раздавался громкий мужской голос:
— «Вчера, четвертого мая, в шесть часов утра в штабе маршала Монтгомери подписан акт о капитуляции, согласно которому…»
Подгурский сбавил скорость, но, чтобы пробиться сквозь толпу, приходилось все время сигналить. В вышине отчетливо звучали слова диктора:
— «…немецкие воинские соединения в северно-западной Германии, Голландии, Дании… включая военные корабли, находящиеся в этом районе, прекращают огонь и безоговорочно капитулируют. Военные действия будут прекращены в субботу в восемь часов утра».
Толпа у репродуктора молчала. На тротуарах тоже застыли группы людей.
Диктор повысил голос:
— «Настоящий акт является первым шагом к полней и окончательной капитуляции Германии».
Подгурский взглянул на своего спутника.
— Едем! — сказал Щука.
Когда они проезжали мимо здания комитета партии, на котором развевалось красное знамя, часовой у входа, заметив Подгурского, стал делать ему знаки, прося остановиться.
— Едем! Едем! — повторил Щука. — Некогда.
Подгурский жестом дал понять часовому, что очень
спешит. Через минуту они уже выехали из толчеи на поперечную улицу.
— Обратили внимание, с какими лицами люди слушали сообщение?
Щука кивнул.
— Без всякой радости, заметили?
— Слишком долго ждали.
— Вы думаете, только поэтому?
— Конечно, не только, — бросил Щука, не отводя глаз от дороги.
Он посмотрел на часы.
— Минут через десять будем на месте?
— Должны быть. Уже недалеко.
Они ехали снова по пустынным, разрушенным улицам.
— Ну, так что же этот Косецкий? — вернулся Щука к прерванному разговору. — Вы знали его до войны?
— Да. Я два года работал с ним в суде. До самой войны. На редкость честный и порядочный человек. Только что вернулся из лагеря.
— Из Освенцима?
— Нет, из Грос-Розена.
Щука заинтересовался.
— Он был в Грос-Розене?
— Провел там четыре года.
Подгурский вспомнил, что Щука, побывавший за последние несколько лет в разных концентрационных лагерях, сидел и в Грос-Розене.
— Ах да, вы ведь тоже там были?
— Был. Но не до самого конца. Мне удалось бежать во время первой эвакуации. Еще в феврале.
— Вы, наверно, встречали там Косецкого?
Щука задумался.
— Кажется, нет. А каков он из себя?
— Довольно высокий, широкоплечий, волосы темно-русые…
Щука перебрал в памяти знакомые лица.
— Что-то не помню. Судья из Островца?
— Постойте, — перебил его Подгурский. — Понятно, что эта фамилия вам ничего не говорит. Ведь его забрали под другим именем.
— А, вот оно что!
— Но под каким? Я все время помнил. — Он напряг память, но в конце концов, покачав головой, сказал: — Совсем вылетело из головы…
— Его арестовали в Островце?
— Нет, в Варшаве. Он бежал отсюда еще в конце сорокового года. После первого крупного провала.
— Вы вместе работали?
— Первое время. Связь со своими мне удалось установить немного позже.
— Осторожней! — буркнул Щука.
Подгурский засмеялся.
— Не беспокойтесь! Я эту дорогу знаю как свои пять пальцев.
В этой части города мост через реку был взорван, и приходилось делать крюк — ехать по ухабистому проселку, втиснутому в узкую горловину оврага. Худшую дорогу трудно было себе представить. Даже видавший виды джип с трудом одолевал глубокие рытвины.