— Это очень важно, пан бургомистр, — просопел Сломка. — Очень важно.
Свенцкий опять кому-то поклонился.
— Не спорю. Тогда с сегодняшнего дня, вот с этой минуты, если угодно, называйте меня…
— Как, пан бургомистр? — чуть слышно прошептал Сломка.
— Увы, министром, дорогой пан Сломка.
Сломка был до того ошарашен, что даже споткнулся.
— Осторожней, — предостерег его Свенцкий.
Сломка просиял от счастья, и теперь казалось, будто он весь состоит из нескольких блестящих шаров. Голова, глаза, рот, туловище, маленькие ручки — все было правильной округлой формы.
— Как я рад, пан бургомистр… простите, пан министр! Это знаменательный день для меня.
В банкетном зале, ярко освещенном хрустальными люстрами, кроме двух лакеев во фраках, которые при виде вошедших поспешили удалиться, еще никого не было.
Свенцкий обвел глазами зал.
— Мы, кажется, первые. Тем лучше. Кстати, пан Сломка, мой секретарь здесь не появлялся?
Но внимание Сломки поглотил роскошно накрытый стол. На фоне зеркал в позолоченных рамах и немного выцветших, но все еще красных обоев выделялся белоснежный стол с букетами алых роз, ломившийся под тяжестью яств и посуды. Зрелище было поистине великолепное. Свенцкому пришлось повторить вопрос.
— Пан Древновский? — очнувшись, переспросил Сломка. — Нет, пан министр, не появлялся.
Свенцкий самодовольно улыбнулся и тихо сказал своим спутникам:
— Слышали? Уже «пан министр». От здешних сплетников ничего не утаишь.
— А тебе очень важно сохранить это в тайне? — Вейхерт рассмеялся.
— В данном случае нет. Но мой слух еще не привык к этому.
— Не беспокойся, — Вейхерт похлопал его по плечу, — скоро привыкнет.
— Я тоже так думаю. — Довольный шуткой, он снова обратился к Сломке: — Благодарю, пан Сломка. Вы отлично все устроили. Стол выглядит совсем по-довоенному.
Сломка просиял от удовольствия и поклонился. Он всегда молча выслушивал похвалы своему кулинарному искусству, принимая их как должное. Вдруг он засуетился.
— Одну минуточку, пан министр…— пробормотал он и вперевалку засеменил в глубину зала, где стояли лакеи.
— Какие вина заказаны? — спросил он ближайшего.
— Рейнское, пан шеф. У нас его очень много.
Сломка поморщился и замахал маленькими ручками.
— Переменить, немедленно переменить и подать самое дорогое — французское. Белое и красное. Только французское.
«Пусть платят», — не без злорадства подумал он.
— Уже десятый час, — сказал Свенцкий, угощая Вейхерта и Калицкого сигаретами. — Боюсь, наши гости опоздают. Эта дурацкая гроза испортила нам все дело.
— Щука живет в «Монополе», — отозвался стоявший рядом Калицкий.
— Ну и что? — пожал плечами Свенцкий. — С одним товарищем Щукой за стол ведь не сядешь. Не знаю, как вы, а я порядком проголодался.
— Я тоже, — подтвердил Вейхерт.
— Не понимаю, куда девался Древновский? Я специально просил его прийти пораньше. Интересно, какого ты о нем мнения?
— О Древновском?
— Ага!
— Что ж, он, кажется, ловкий малый.
— Да? Я думаю, стоит взять его с собой в Варшаву.
— Вот и он, легок на помине…
Древновский, ослепленный ярким светом, стоял в дверях и с глуповатым видом потирал руки, точно не зная, куда их девать. Внезапно он почувствовал себя совершенно пьяным. Зал со столом, зеркалами, красными стенами завертелся у него перед глазами, сливаясь в водоворот света, теней и каких-то непонятных фигур. Но еще не совсем потеряв над собой власть, он заставил себя выпрямиться и неестественно твердым шагом двинулся к стоявшим возле стола мужчинам. За ним, как тень, проскользнул в дверь Грошик и, одергивая на ходу куцый пиджачишко, заковылял за своим приятелем на мягко гнущихся ногах.
Свенцкий не поверил своим глазам.
— А это еще кто? — с любопытством спросил Вейхерт.
— Пся крев! — выругался министр.
Между тем Древновский благополучно добрался до стола и, хотя во всем теле чувствовал скованность, безупречно поздоровался с начальством. Свенцкий отозвал его в сторону.
— Что это значит? Что вы вытворяете? Почему здесь этот мерзавец?
— Грошик? — удивился Древновский. — А… так получилось… я думал, пан бургомистр, что пресса… и вообще…
Он запутался и замолчал. Сквозь шум в голове, который то усиливался, то утихал, он почувствовал, как всем его существом овладевает одно желание: съездить Свенцкого по морде. Когда'он понял это, его прошиб холодный пот.