Зимой в сильные морозы полопались водопроводные трубы. Вставить стекла было не на что. Дом не отапливался и весь пропитался сыростью. Требовалось немедленно исправить множество мелких повреждений. Крыша протекала, и у двух комнат наверху был нежилой вид. Снаружи стены были исцарапаны осколками снарядов, окна забиты фанерой, крыша разворочена — так плачевно выглядел этот когда-то чистенький и аккуратный дом!
Алиция целые дни проводила за ткацким станком, и, хотя спрос на домотканые изделия был большой, никак не могла свести концы с концами. По временам у нее опускались руки и не было ни сил, ни — самое страшное — желания бороться с охватывающим ее безразличием. До сих пор она жила в постоянном нервном напряжении, а теперь, когда не нужно было днем и ночью преодолевать страх, все чаще ощущала внутреннюю пустоту. Иногда ей становилось жутко, и тогда она, стряхнув с себя оцепенение, лихорадочно и торопливо начинала припоминать всякие дела и обязанности, ища в этом спасение. Но обязанностей и дел было не счесть, а сумасшедшая работа так изматывала, что ее охватывало отчаяние. К чему все это? Какая жизнь ждет их?
Правда, самое тяжелое позади, но теперь, на пороге новой жизни, оказалось, что годы войны опустошительным ураганом пронеслись в душе, измучили, задергали, пришибли и, словно не исчерпав своей разрушительной силы, перешагнули границу прошлых событий, отравляя будущее, надеждой на которое человек живет в самые тяжелые минуты.
Обойдя, как обычно, вокруг дома, Алиция постучала в дверь кухни. Звонок у парадного не работал, а стука тугая на ухо Розалия не могла услышать. Алиция все собиралась заказать побольше ключей от входной двери, но пока их было только два, и ими завладели сыновья.
Розалия открыла не сразу. Это была полная, шестидесятилетняя женщина с гладко прилизанными седыми волосами и маленькими глазками на большом красном лице. Как все глухие, она говорила очень громко.
— Приходил кто-нибудь? — спросила Алиция.
Оказалось, заходила жена майора, Станевич, знакомая Косецких еще по довоенным временам; с ней Алицция не раз ездила в деревню за продуктами.
— Давно?
— С час назад! — прокричала Розалия. — Сразу же ушла. Пан судья не принял ее.
Алиции неприятно было это слушать, но она вступилась за мужа:
— Он очень устал, ему нужно отдохнуть…
Розалия пожала массивными плечами.
— А то как же! Разве я что говорю? Конечно, надо человеку отдохнуть.
Алиция прошла в холл. Там было пусто, темно и неуютно. Розалия последовала за ней.
— А больше никого не было?
— Фабианский сверток с шерстью принес.
— Принес? — обрадовалась Алиция. — Вот хорошо! Где же он?
— Ушел.
— Я не про Фабианского спрашиваю, а про шерсть.
— А я почем знаю? — рассердилась прислуга. — Унес с собой.
— Как это унес?
— А так. Сказал, что без денег не оставит.
Алиция пришла в отчаяние.
— Боже, что за человек! Ведь мы всегда платим сразу.
— Я ему то же самое говорила.
— А он?
— Сказал, раз вас дома нет, он не может оставить шерсть, ему срочно нужны деньги.
— Ах, боже мой! — огорчилась Алиция. — Теперь так трудно с шерстью…
— Он сказал, что дома у него еще есть. Только дороже. По три тысячи.
Алиция задумалась.
— Ничего не поделаешь, придется взять. Только нельзя откладывать, завтра она может еще подорожать.
— А как же. Он сам это сказал.
— Прямо так и сказал? Ну что за человек! — Вдруг ее охватило нетерпение. — Розалия, ступайте к Фабианскому, да поскорей.
— Ладно. А не ветрено?
— Ну какой сейчас ветер? Такая теплынь на дворе… Вы собирайтесь, а я принесу деньги.
Она прошла в спальню.
До войны спальня Косецких помещалась наверху, но так как крыша протекала, пришлось перебраться вниз вместе с оставшейся после немцев мебелью. Эта мебель не давала Алиции покоя. Занявший в свое время виллу Косецких начальник по найму рабочих, одержимый, как и большинство гитлеровцев, манией все переделывать на свой лад, обставил дом по собственному вкусу, который оставлял желать лучшего. Теперь комнаты стали чужие. Алиция ясно, до мельчайших подробностей, помнила свой дом таким, каким он был до войны, и никак не могла освоиться с новой, непривычной обстановкой. Потратив много сил, она переставила мебель по-своему, но это не помогло. Она чувствовала себя в своем доме, как в гостях, и всякий раз, входя в спальню, не могла без отвращения смотреть на безвкусную роскошную тахту колоссальных размеров, широкий шкаф, мягкие кресла и литую люстру. Комната была обставлена, как шикарный гостиничный номер.