— Да. Но мне не дадут. Потому что в этой Академии решают все дряхлые импотенты, которые способны прошамкать лишь слово арт-хаус. Я для них враг, вредитель, убийца. Бесят, бесят.
Йорген морщится:
— Ты получишь «Демиурга», ну? Я вроде не похож на импотента?
— Нет, не похож. Не похож.
— Скажи, а зачем тебе вообще все эти призы, если ты ни разу не пришел на вручение?
— Нужны. Просто нужны. Коллекция. Неужели непонятно?
— Тогда пиши! Не подводи меня. Я всячески тебе помогаю: находил диалогистов, когда ты зашивался с объемами. Могу сейчас найти диалогистку посимпатичнее, ну? Может, поедем ко мне на Поварскую, на крышу, поговорим о цели? А то стоим тут…
— Нет, я на велосипеде.
— Да, я и забыл. Как ты по Москве на нем ездишь? Японимаю — в Форте дей Марми… В общем, соберись. Марк Энде — это не человек. Это фабрика. Ну?
4
Вибрирую на голубом велосипеде между трамвайных рельсов. О чем я думаю? О том, какой я великий и могучий. Македонский в кино. Мне всего тридцать пять, а разрушил полмира.
Справа меня настигает алый кабриолет. За рулем сидит обветренный Вазген, хозяин виллы в Беверли-хиллз и телекомпании МРТВ.
— Эй! — Вазген поднимает руку. — Себя не бережешь! Почему на такой развалине едешь?
— Привязался к нему.
— Новый купить не можешь? С твоими гонорарами? И лучше мотоцикл купи.
— Не хочу. Мне этот нравится.
— А если убьешься — что я народу показывать буду?
Мы оба останавливаемся перед замершим трамваем. Вазген кивает девочке, которая смеется над ним сквозь заднее стекло, и снова поворачивается ко мне:
— Мне сказали, что ты сценарий уже привез. Сегодня читать буду. Кстати, есть идея. У меня сын младший все просит. Что-нибудь про компьютерный вирус. Про хакеров. Такое — пострашнее. А?
— Это уже из прошлой жизни. Кому сейчас такое надо?
— Мне надо! Моей семье надо, да? Ты придумай так, чтоб вирус всюду проникал, в мозг проникал…
— Такого не бывает! Никто не поверит.
— А ты так напиши, чтоб поверили. Ты можешь! Ты этот, как его — пассионарий! Гумилева читал? Льва, а?
Трамвай двигается вперед, и Вазген опускает темные очки. Он меня не слышит. И уже не видит.
И я уже о нем не помню. Я помню о будущем.
Слушай мое пророчество, верный Бенки!
Через двести шестьдесят семь лет на месте трамвайной линии будет полноводный канал, соединяющий Пост-Балтийское и Бакинское море. По каналу заскользят герметичные титановые ладьи с последней нефтью. По берегам зашелестят заросли базедовой травы и пекинского борщевника.
Гумилева читал, а?
5
На Мясницкой улице, в подвальном ресторане «Ефимыч», интеллигентском дымном чертоге, меня ждет мой столик в красном углу. Где я молюсь.
Здесь теперь почти пустынно, не так как в дни Депрессии. Сейчас все принялись хлопотать. Горячая нефть побежала по венам.
Официант хихикает:
— Просите, я все спросить хочу — зачем вы утопили ее?
— Кого?
— Героиню из сериала.
— Какого сериала?
— «Девушка без имени»
— Вы вспомнили! Это когда было! Я уж и сам не помню половину.
— А я все ваши сериалы наизусть знаю… У меня все диски дома есть. Но вы всегда с девушками жестоко обращаетесь почему-то.
— Не только с девушками. Мне никого не жалко.
— Я понимаю, — официант вздыхает и салфетки в стакане колышутся. — Это кино. Не жизнь.
— Что ты сказал? — Мой голос покрывает табачный гул. — Как же ты бесишь! Бесишь!
Официант уже не улыбается. Он потеет и пахнет полынным пивом.
Все посетители клуба перестают дышать и смотрят на меня. Молодцы! Внимание! Теперь в качестве аперитива я покажу вам маленький номер — как меня учила моя дорогая Ами.
— Я не хотел… — шепчет официант. — Не хотел вас бесить.
— Запомни: все, что я пишу, — и есть жизнь. Я создаю этот мир. Я — демиург.
— Кто?
— Бог в пальто!
В зале раздаются аплодисменты.
Я еще не выпил, чтобы встать и поклониться. Пусть любят меня таким, на троне.
Но я успеваю заметить губы девушки, что сидит у стены, расписанной тенями. Губы без улыбки. Девушка! Оставаться на месте. Губы подкрасить. Я люблю ярко накрашенные губы. Готовьтесь к экзекуции за то, что не улыбаетесь во время моего эффектного номера.
— А теперь, — я понижаю голос, — неси мне водки. Водки!
— Как обычно? — спрашивает официант. — Да-да, я понял. Понял. А сыр?
— Тссс! Сыр — это мой бог, его нельзя упоминать всуе.
Официант делает два жеста игрушечного дирижера и убегает за кулисы.