Есенин спрыгивает с моих колен:
— Тогда я пока буду читать стихи!
— Не хотим! — кричат юноши с подведенными глазами. — Хотим про моду!
Есенин хватает мой графин и бросает его об стену. Тут же дурной хор актеров из кабаре «Летучая мышь» затягивает частушки:
Начинается вакхический перепляс. Маленький злой пудель кусает танцоров за туфли. Мейерхольд ходит по кругу с большим медным подносом и, завывая, просит денег на постановку спектакля «Как я съел @».
Я расталкиваю 3D-безумцев и все ближе вижу лицо девушки с губами, которые можно надкусить, как дольку мандарина, и пить ночной сок. Лицо моей Катуар.
Меня обнимает пьяный Николай Гумилев:
— Сына моего читал, а?
— Пусти меня к ней, болван! Убирайся в Африку, на озеро Чад. Тискать девчат.
Вся серебряная кутерьма лихо сворачивается и пропадает в солонке, матерясь на прощанье. Я снова с графином, снова немного блаженный. Ах, водка, колыбель моя, любил ли кто тебя, как я?
Выпиваю и знаю, что мне предстоит. Горького топлива на несколько метров мне хватит. Сейчас я доберусь до Катуар.
Кто это рядом? Утопить в шашлычном соусе!
9
Она поджала под себя одну ногу в черных колготках. Или черной колготке, если нога одна? Нет, ноги две — пока одну поджала, вторая была под красной скатертью. Красная и черная. Ставлю на второе. На ее левом плече печальная татуировка — буква «А». Или это острый угол с перекладиной для приговоренного к повешению? Или клюв погибшей птицы?
И где я видел эту А? Кто дурачит меня? А?
Все, пора на НАТ.
Нет, не так сразу. Еще восемнадцать мгновений в дымных муках.
Водка. Официант. Девушка.
Да, мой верный Бенки, ты ждешь меня. Но ты не видел ее носа. Он скопирован с чертежей Данте. Он устремлен в инфернальную вечность. Великоват для девушки? Да ты дурак, Бенки! Я положил бы букет асфоделий к этому монументу. Ты же знаешь, что меня можно насмерть разбить таким носом.
А она курит и смотрит на тварь рядом с собой, гомункулуса из пивной кружки по фамилии Брюлович. Зачем фамилия, Бенки? Потом пригодится, увидишь.
Надо оторвать Катуар от твари, замучить моими кислотами, распустить на пестрые нитки, заклеить липкими марками. Терпи, Катуар!
— Марик, привет!
— Я не Марик, я — Марк.
Извилистый путь к Катуар затрудняет шальная преграда в серьгах, которые притягивают ее тело в маленьком черном платье к потертому полу. LBD-Лабуда-лебеда.
— Ну извини. Ты просто такой милый, просто Марик!
— Что тебе?
— Мне очень надо запуститься с моим сценарием.
— А я чем могу помочь?
— Можно тебя написать автором идеи? С твоим именем сразу сценарий примут.
— А сколько денег?
— Ой, ну до бюджета еще дело не дошло. Но ты согласен?
— Нет.
— Марик, но мне это очень надо.
— Есть бюджет — есть сюжет, как сказал бы один мой покойный друг.
— Марик, ну помоги. Просто имя, два слова.
— Можно мне пройти туда? Где море огней.
— Я позвоню тебе завтра, хорошо?
— Спасибо, нет. Вот и два слова.
— Почему?
— Я жесток с девушками. Это знает любой официант.
— Спаси, Марк!
Тектонический сдвиг сотрясает меня. Селедка томится, бьется в недрах. Еще один толчок, сорок градусов по шкале Рихтера.
— Марик, что с тобой?
— Я не…
Я не в силах сдерживать теплую лаву. Она вырывается из жерла и заливает маленькое черное платье. Просительница визжит.
Дура, я щедро забросал ее дарами драгоценного чрева. Марка утробный автограф. Радоваться — а не содрогаться.
Но как пусто теперь на душе.
Да, уже точно на НАТ. Где к ограде прикован мой Бенки.
Меня провожают пустыми глазницами погибшие жители подземелья.
10
Я потерял ее, Бенки. Утратил мою Катуар. Зацепился за этот нос, споткнулся. Очнулся, гипс. И только липы цвели в чахлом дворике, пахли тоскливо. Да икота осталась на память.
Хотя, Бенки, я верю в сюжет. Он помилует и спасет. Я снова увижу ее. Йо-йо.
Ты слышишь, Бенки?
— Прости, брат, меня Тимур зовут, а не Бенки.
Водитель такси поворачивается, и на его щеке прерывисто бликует бледный красный отсвет.
— Не брат ты мне. И не с тобой я разговариваю, Тамерлан мой пассионарный. А с велосипедом своим. Его зовут Бенки.
11
Утро.
Еще одно утро.