Ее использовали всю ее жизнь. Теперь ее использовали и после смерти.
Кейрис хотел, чтобы я стал таким же, как Некулай. Он даже не подозревал, как я близок к исполнению этого желания.
Я вынул руки из карманов. Часть крови Мэртаса все еще оставалась под моими ногтями.
— Разве ты не ненавидишь их? — спросил я.
Я хотел, чтобы вопрос прозвучал более мягко, более непринужденно, нежели чем он прозвучал на самом деле.
Потому что Кейрис тоже был там. Он был еще одним питомцем Некулая.
И вот теперь он сидит здесь и выступает за союз с теми, кто причинил нам невообразимое зло. Это меня искренне поразило.
— Конечно, я их ненавижу, — сказал он. — Но они нам нужны. Пока что. Кто выиграет, если ты убьешь их всех, Септимус уйдет и мы потеряем Дом Ночи? Не мы. Она тоже так говорила, помнишь? — Я повернулся и увидел на его лице мягкую, отстраненную улыбку — редкое для него выражение. — Помни, кто должен выиграть.
Он сказал это ласково, но у меня заскрипели зубы.
Да, я помнил. Даже не сосчитать, сколько раз я подходил к краю, готовый нанести ответный удар. И всякий раз, когда это случалось, Нессанин останавливала меня. Не дай им победить, — умоляла она, глядя на меня большими карими глазами, глубокими и влажными. Кто победит, если он убьет тебя?
— Я помню, — сказал я.
Кейрис покачал головой, на его губах появилась грустная улыбка.
— Мы все были немного влюблены в нее, верно?
Да, мы все были немного влюблены в Нессанин. Я был единственным, кто спал с ней, но все мы любили ее. Как можно было не любить ее, когда она была единственной добротой, которую ты знал? Единственной, кто относился к тебе как к личности, а не как к набору частей тела?
— Так что подумай об этом, — сказал он. — Именно так я и поступаю. Всякий раз, когда я чувствую это, я спрашиваю себя: «Кто победит?»
Он сказал это так, словно это была какая-то великая пословица, какая-то поучительная мудрость.
— Хм, — сказал я, будучи совершенно неубежденным.
В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ я действительно мало спал.
В замке было целое крыло, которое являлось резиденцией короля. Я посетил его почти через неделю после захвата замка, откладывая посещение до тех пор, пока это было возможно. Декорации были другими, но многое оставалось прежним.
Я прошел через все комнаты в тишине.
Я остановился в дверном проеме, у вмятины, вырезанной в темном дереве, — вмятины, которая, как я помнил, была сделана головой Кетуры, много веков назад, тогда она была едва заметна под кровью. Я все еще чувствовал следы ее зубов, впившихся в обшивку.
Я остановился у письменного стола Винсента. Все было разобрано, а одежда разбросана по комнате. Верхняя часть была украшена маленькими безделушками, которые, вероятно, стоили больше, чем большинство поместий. Но среди этих сокровищ валялись маленькие состаренные листки бумаги с почерком, который я узнал как почерк Орайи, хотя и с неуклюжими детскими завитушками. Похоже, все они были учебными. Заметки о боевых стойках.
Уголки моего рта натянулись. Конечно, даже будучи маленькой девочкой, Орайя серьезно относилась к учебе. Мило. Чертовски мило.
И затем, так же быстро, улыбка угасла. Потому что, видимо, не я один так думал, раз Винсент хранил эти потрепанные листы бумаг все эти годы.
Нет, я не остался в королевском крыле.
Моя комната была рядом с комнатой Орайи. У обоих было по несколько комнат, но наши спальни разделяла одна стена. Это была плохая привычка, но каждый раз, возвращаясь в комнату, я замирал у этой стены. Сегодняшний вечер не стал исключением.
Когда Орайя плакала, это был ужасающий, яростный звук. Сначала тихий, а потом тишина прерывалась неровным вдохом со всхлипом, как будто она задыхалась, а ее тело требовало воздуха. Это было похоже на звук разрывающейся раны.
Когда я услышал это в первый раз, я придумал предлог, чтобы пойти туда — стучал в дверь и вытащил какую-то хреновую просьбу из своей задницы, когда она открыла. Я даже не помню, что у меня вырвалось.
Давай, сражайся со мной. Позволь мне отвлечь тебя.
Но Орайя выглядела такой опустошенной. Как будто ей было физически больно находиться в моем присутствии в тот момент. Как будто она молила о пощаде.
Теперь я приложил руку к нашей общей стене и, вопреки здравому смыслу, прислушался.
Тишина.
И вот она наступила.
Я сглотнул. Мои пальцы сжались в кулак на парчовых обоях.
Одна стена. Достаточно тонкая, чтобы я мог слышать сквозь нее. С таким же успехом она могла быть железной.