Ниаксии нравилось, когда ее дети ссорились, постоянно соперничая друг с другом за ее расположение и благосклонность.
Ниаксия не дала бы мне узы Кориатиса с Райном, не позволила бы спасти его жизнь, не имея на то никакого права, кроме мелкого упрямства.
Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Гнев поглотил все слова.
Однако Ниаксия все равно почувствовала это, и на ее лице промелькнуло неодобрение. Она снова наклонилась к нему.
— Я уже второй раз вручаю тебе победу, дитя мое. Возможно, тебе стоит просто принять ее. Разве не все маленькие девочки мечтают стать королевами?
А ты? Я хотела спросить ее. А ты мечтала стать такой?
Вместо этого я прохрипела:
— Тогда скажите мне, как его спасти.
Ее идеальные губы сжались в тонкую линию, еще одна капля крови скатилась по подбородку от движения ее мышц. Она опустила ресницы, глядя на изуродованное тело Райна.
— Он уже практически мертв, — сказала она.
— Должно же быть хоть что-то.
На ее лице промелькнула еще одна неразборчивая эмоция. Возможно, искренняя жалость.
Она смахнула слезу с моей щеки.
— Узы Кориатиса спасли бы его, — сказала она. — Но я не могу быть той, кто даст их тебе.
Она поднялась и отвернулась. Я не поднимала глаз от искаженных черт Райна, которые расплывались от моих непролитых слез.
— Орайя из Ночнорожденных.
Я подняла голову.
Ниаксия стояла у изуродованного тела Саймона, подталкивая его пальцем ноги.
— Храни этот цветок, — сказала она. — Никто и никогда больше не сможет причинить тебе боль.
А потом она ушла.
Никто и никогда больше не сможет причинить тебе боль.
Ее слова эхом отозвались в моей голове, и из меня вырвалось рыдание, которое я так долго сдерживала. Я наклонилась к Райну, прижавшись лбом к его лбу.
Его дыхание, постоянно затихающее, было таким слабым.
Мне было все равно, что Саймон мертв.
Мне было все равно, что ришанцы отступают.
Мне было все равно, выиграла ли я свою войну.
Райн умирал у меня на руках.
Медленная ярость нарастала в моей груди.
Храни этот цветок.
Возможно, тебе стоит просто взять его.
Говорит та, кто слишком молода, чтобы видеть уродство своего упадка.
С каждым воспоминанием о голосе Ниаксии жар в груди нарастал.
Нет.
Нет, я отказывалась принимать это. Я зашла так далеко. Я стольким пожертвовала. Я отказывалась жертвовать и этим.
Я отказывалась жертвовать им.
Узы Кориатиса, — сказала Ниаксия. Но я не могу быть тем, кто даст их тебе.
Ответ был прямо здесь.
Узы Кориатиса мог создать только бог. И да, Ниаксия отказала мне. Но Ниаксия была не единственной богиней, к которой взывала моя кровь. Она была богиней моего отца.
Богиня моей матери была не менее могущественной.
Безумная надежда охватила меня. Я подняла глаза к небу — небу, все еще яркому и клубящемуся от истончающегося барьера между этим миром и другим. И может быть, мне это показалось, может быть, я была наивной дурой, но я могла поклясться, что чувствовала на себе глаза богов.
— Моя Богиня Акаэджа, — воскликнула я, и голос мой сорвался. — Я призываю тебя во имя моей матери, твоей последовательницы Аланы из Обитрэйса, в самое трудное для меня время. Услышь меня, Акаэджа, умоляю тебя.
И, возможно, я все-таки не была безумной.
Ведь когда я позвала, мне ответила богиня.
Глава
75
Орайя
Красота Акаэджи не была подобна красоте Ниаксии. Ниаксия была прекрасна так, как надеются быть прекрасными многие женщины, хотя и в миллион раз сильнее, у нее была сила, превышающая возможности смертного разума.
Красота Акаэджи, однако, была ужасающей.
Когда она приземлилась передо мной, я задрожала.
Она была высокой, даже выше, чем Ниаксия, с царственным, серьезным лицом. Но еще более внушительными, чем ее рост, были крылья — шесть крыльев, наложенных друг на друга, по три с каждой стороны. Каждое из них было окном в иной мир, в иную судьбу — цветущее поле под безоблачным летним небом, шумный человеческий город под грозой, бушующий огнем лес. Она была одета в длинные белые одежды, облегающие ее босые ноги. Из ее рук свисали струны света — нити судьбы.
Ее лицо наклонилось ко мне, мутные белые глаза встретились с моими.
Я задохнулась и отвела взгляд.
Секунда такого взгляда, и я увидела свое прошлое, настоящее, будущее, проносящиеся мимо слишком быстро, чтобы их можно было понять. Вполне уместно, что именно это можно было увидеть, глядя в глаза Ткачихи судеб.