Мы перемещались по пескам пустыни, по ровным волнам, залитым бледным лунным светом. Когда я впервые приехал сюда, после того как прошел через самый тяжелый период Обращения, я все еще ясно помнил, как споткнулся об окно в своей комнате в замке Некулая. Я прижался к стеклу, не отрывая глаз от далеких дюн.
Я подумал: черт, это место не имеет никакого права быть таким красивым.
Я никогда не видел красоты во всех типичных атрибутах привлекательности вампиров. Их внешность, их золото и серебро, их стиль.
Но как бы я ни хотел ненавидеть эти дюны, я не мог этого сделать.
Несколько дней мы летели над пустыней — песок, песок и песок, прерываемый изредка городами и поселками, и редкими озерами или реками, окруженными зеленью.
Но когда мы приблизились к Лахору, эти гладкие золотистые волны были разбиты внезапными впадинами битого камня. Сначала несколько, потом все больше и больше, пока земля под нами не стала похожа на далекий скомканный пергамент — все твердые углы и острые края, прорезанные только одной дорогой. Никакого движения внизу от других путников, только далекие бродячие стаи адских псов и демонов.
Лахор был именно таким местом. Таким местом, без которого мир просто жил дальше.
Ни у кого не было особых причин приезжать сюда. Кроме нас.
КОГДА МЫ ПРИЗЕМЛИЛИСЬ, Орайя сделала такое лицо полного отвращения, что я пожелал сохранить его для следующего раза, когда у меня не было бы слов, чтобы описать, как сильно мне что-то не нравится.
— Впечатлена родиной своих предков, принцесса? — спросил я ее.
Морщинка над ее носом стала более выразительной.
— Что это за запах?
— Трава випруса. Она растет здесь на скалах у воды, — сказал я. — Она быстро разрастается и гниет, как только соприкасается с воздухом, поэтому всякий раз, когда начинается прилив…
— Фу. — Мише издала звук, похожий на звук кошки, выплевывающей комок шерсти. — Отвратительно.
— Было бы еще хуже, если бы ты могла это видеть. Это похоже на внутренности. А потом оно сморщивается, как…
— Я поняла.
— Ты бывал здесь раньше? — спросила Орайя.
Я слегка ухмыльнулся.
— Я был везде.
— Разве нам не повезло, что нашим проводником стал путешественник по всему миру? — сказал Септимус. Он, конечно же, курил. Его лошадь выглядела как большой белый зверь с розовыми глазами, она фыркнула и покачала головой — как будто ее так же, как и нас, оскорбила вонь.
Он посмотрел на ворота впереди нас.
— Похоже, красивый город.
Слова пронизаны сарказмом. Заслуженным сарказмом.
Возможно, когда-то, очень давно, Лахор был прекрасным местом. При очень активном воображении можно было бы увидеть призрак того, что здесь когда-то стояло. Обитрэйс был старым континентом — намного старше, чем покровительство Ниаксии, и намного старше, чем вампиризм.
Лахор, однако, выглядел именно так. Теперь это были лишь руины.
Стена, стоявшая перед нами, была грозной, возможно, единственной хорошо сохранившейся частью этого города. Черный оникс, простирающийся высоко над нами и по обе стороны. Но горизонт за стеной… это было то же самое, что кости для тела. То, что когда-то было зданиями, теперь представляло собой зубчатые шпили из раздробленного камня, простое подобие архитектуры — башни, потрескавшиеся и опирающиеся на неровные груды камня. Единственными огнями на этом небосклоне были далекие, дикие языки пламени на зазубренных вершинах нескольких самых высоких, разрушенных шпилей.
Возвышающиеся перед нами ониксовые двери оставались плотно закрытыми.
— Как причудливо, — сказал Септимус.
— Причудливо, — повторила Кетура, глядя на дорогу позади нас и на стаи адских гончих, которые тявкали и выли неподалеку от нас. Редко, когда так много этих зверей подходили так близко к городу.
Еще одно доказательство того, что Эвелина мало что делала для поддержания своей родины.