— Твоя кузина, — процедил он сквозь зубы, — полная психопатка.
Я стряхнула с себя неприятное чувство.
— Давай просто заберем то, ради чего мы здесь собрались, и уйдем.
Я начала идти в гущу вечеринки, но Райн схватил меня за руку.
— Куда ты идешь?
Я вырвалась из его хватки.
— Вытягивать из нее информацию, пока она не потеряла сознание.
Я попыталась вырваться из его хватки, но он притянул меня ближе.
— Одна?
Что это был за вопрос, черт возьми? Я ожидала, что мое лицо вызовет обычную усмешку и дразнящее замечание, но он остался серьезным.
— Как насчет этого?
Его кончики пальцев пробежали по изгибу моего плеча. По моей коже побежали мурашки, а его прикосновение вызвало холодок. Затем я почувствовала боль, когда он провел пальцами по все еще кровоточащим полулунным следам, оставленными Эвелиной.
Это было так поразительно мягко, что мой упрек застрял на языке. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы сказать:
— Ничего страшного.
— Это не пустяк.
— Ничего такого, с чем я не могу справиться. Я привыкла к тому, что меня ненавидят.
— Нет. Ты привыкла к тому, что тебя отвергают. Быть ненавидимой бесконечно опаснее.
Я отдернула руку, и на этот раз он отпустил меня.
— Я выиграла в Кеджари, Райн. Я могу справиться с ней.
Райн слегка улыбнулся.
— Технически, вообще-то в Кеджари выиграл я, — сказал он, не двигаясь, но и не сводя с меня глаз.
ЭВЕЛИНА БЫЛА УЖЕ ОЧЕНЬ, очень пьяна. Когда я подошла к ней, она выпустила руки своего спутника-ребенка и протянула их мне.
Я искренне не могла заставить себя взять ее руки, но позволила ей накинуть их на мои плечи.
— Кузина, я так рада, что ты наконец-то приехала навестить меня, — пролепетала она. — Здесь так одиноко.
Не так уж одиноко, если она завела целую армию детей, чтобы они составили ей компанию.
Она качнулась ближе, и я увидела, как раздулись ее ноздри от этого движения. Она объедалась всю ночь — она никак не могла быть голодной, но человеческая кровь есть человеческая кровь.
Я отстранилась от ее хватки, продев ее руку через свою и крепко держа ее, чтобы она не могла подойти ближе.
— Покажи мне вещи моего отца, — сказала я. — Я всегда хотела увидеть, где он вырос.
Мне было интересно, звучат ли эти слова так же неубедительно тошнотворно сладко, как они звучали из моего рта. Если и так, то Эвелина была слишком пьяна, чтобы заметить это.
— Конечно! О, конечно, конечно! Идем, идем! — пролепетала она и, спотыкаясь, пошла со мной по коридору.
Я не оглядывалась, но чувствовала, что взгляд Райна преследовал меня всю дорогу по коридору.
Глава
21
Орайя
— Почти ничего не осталось, — пробормотала Эвелина, ведя меня по темным, разрушающимся коридорам. Здесь почти не было факелов, и мое человеческое зрение с трудом справлялось с неровной плиткой и трещинами в полу, а в сочетании с тем, что ко мне привязалась чрезвычайно пьяная Эвелина, требовалась большая концентрация, чтобы переставлять ноги.
— Но я сохранила то, что осталось, — продолжала Эвелина, затаскивая меня за угол. — Я хранила все это. Я думала, что он может… думала, что он может когда-нибудь вернется. Вот!
Ее лицо засветилось, и она рывком вырвалась из моей хватки. В темноте я споткнулась о каменную плиту и прижалась к стене. Эвелина распахнула дверь. Золотистый свет залил ее лицо.
— Здесь! — сказала она. — Все здесь.
Я последовала за ней в комнату. Эта комната, в отличие от всех коридоров, по которым мы спускались, была освещена ровным золотистым светом — вдоль стен стояли фонари, и все они горели, словно ожидая скорого возвращения обитателя. Комната была небольшой, но безупречно чистой — единственное место во всем замке, которое казалось действительно целым и невредимым. Аккуратно застеленная кровать с одеялами из фиолетового бархата. Письменный стол с двумя золотыми ручками, закрытая книга в кожаном переплете, одна пара очков в золотой оправе. Шкаф, одна дверца открыта, внутри висят два одиноких изящных пиджака. На журнальном столике — одна ложка, одно блюдце. Один ботинок, аккуратно поставленный в углу комнаты.
Я стояла и смотрела на все это, когда Эвелина раскинула руки и закружилась.
— Это все?
Я была благодарна тому, что она была слишком пьяна, чтобы услышать тяжелые эмоции в моем голосе.