Скоро, до обидного скоро, тепло покидает меня. Терплю муки холода, но зато почти перестаю хромать и иду быстрее. Размышляю о холоде, о его благотворном действии на раны: может, с холодом не нужно бороться, может, проще пустить его в себя, не тратя сил, как пускают те же акриды, а по весне оживают вновь[53]; холод залечит и душевные раны. Размышление это кажется мне замечательным. Пробую потихоньку пускать холод — перестаю дрожать, перестаю кутаться, подставляю лицо леденящему ветру. И что же!.. Поразительно, невероятно, но я, кажется, чувствую некоторое облегчение и через минуту запросто обгоняю своих угрюмых спутников; я пританцовываю от радости — я спасён, а мои оборванцы смотрят на меня, как на недоумка. Нет сомнений, сегодня выживет тот, кто научится ладить с холодом. Пустить его в себя не так страшно, как представляется. И это не означает неминуемую смерть. Я делюсь с солдатами своим открытием. Но они пожимают плечами и, наверное, не понимают меня. «Сумасшедший капрал», — огрызаются они. Я же испытываю такую лёгкость, будто приблизился к Богу. А может, и правда, я схожу с ума? Но что из того; ведь мне от того только легче!..
10 ноября
Несмотря на всё моё усердие в опытах с холодом, мне не удалось подкрепить открытие собственным примером. Возбуждённое состояние, в коем я пребывал час или два и коим удивлял своих новых товарищей, сменилось ещё большими подавленностью и усталостью, нежели те, что мне довелось испытывать до сих пор. И теперь я тянусь позади всех, не чувствуя ни рук, ни ног, как во сне, и сознание моё, кажется, временами ускользает или являет мне картины фантастические — то я обнаруживаю ворона у себя на плече, то наступаю на клубок змей (и это когда всё засыпано снегом!., нет, нельзя заигрывать с холодом), то мне грезятся Хартвик и де Де, поджидающие меня впереди, а то я вдруг вижу, что лежат они у меня под ногами, я переступаю через них и с ужасом взираю на их глаза, выклеванные птицами, но когда наконец я вспоминаю, что тела их преданы земле, то понимаю, что склонился в скорби над трупами незнакомых мне солдат. Однажды я как будто замечаю, что сбился с пути. Открываю глаза и вижу, что иду через лес по узкой натоптанной дорожке. Я слышу впереди людские голоса, смех, я слышу бодрое ржание коней. Какой чудный сон! Какой сказочный лес окружает меня — посеребрённый инеем, сверкающий на фоне тяжёлого сумрачного неба!.. Я выхожу на поляну и вижу множество костров. Это бивак русских казаков. Какой неожиданный сон! Я думаю во сне — думаю о том, что давно не испытываю к русским ненависти; пожалуй, даже наоборот, возникают симпатии к ним; а страх... страха нет, страх ушёл, когда пришёл холод. Казаки посмеиваются надо мной, дают место у костра, дают краюху хлеба с солью. Я радуюсь тому, что хотя бы во сне могу отогреться и поесть. Как вкусен хлеб! Как давно я не ел соли!.. Обогревшись, я ухожу в лес. Меня никто не задерживает. Казаки незлобливо посмеиваются мне в спину. Меня потрясает их великодушие. Я сейчас же забьюсь в какую-нибудь нору и запишу этот сон, чтоб не забыть его. А может, происшедшее вовсе и не сон?.. Но разве это так важно!
11 ноября
О, отец!
Опять ночь, опять снег. Поднимаясь с холма на холм, тщась нагнать золотую роту, я совершенно выбиваюсь из сил. Я один на дороге, если не считать десятков и десятков замерзших солдат, лежащих тут и там. Я останавливаюсь, заглядываю в их бледные лица. Их глаза, когда-то полные жизни, неподвижно смотрят на меня. Я заговариваю с солдатами:
«Вставайте, нужно идти...»
Я совсем потерял голову, я добиваюсь от них ответа. Они смотрят на меня и молчат. Ветер шевелит их волосы, и от этого движения солдаты представляются мне живыми. Какой-то неясный небесный свет, не то луны, не то звёзд, пробивается из-за туч, отсвечивает жёлтым на лицах солдат, блестит у них в глазах злыми искорками. Общее молчание тяготит меня. Я кричу что есть силы:
«Настал час славы!..»
Но губы мои едва шевелятся.
Набегают новые тучи, и лица солдат темнеют. Теперь глаза их — чёрные провалы, погасшие уголья. Они смотрят мне в сердце, они мучают моё сердце. Ветер треплет волосы. Молчание, молчание... Ветер посвистывает в высоких звонких стеблях трав, торчащих из снега, ветер стонет в верхушках елей.
«Вставайте!..»
Сердце моё ухает, как колокол. Кого-то добудится!..
«Анри!» — слышу я наконец чей-то голос и оглядываюсь. Но не вижу никого, кто бы мог позвать меня. Лишь глядят прямо в сердце мёртвые герои.
53
На самом деле саранчовые - Acridoidea - зимуют в стадии яйца, взрослые особи после яйцекладки отмирают. Но Дюплесси, человек военный, может позволить себе этого и не знать.