Выбрать главу

Думается, нет надобности уделять много внимания подробностям дороги до берегов Волги. Дорога была длинна и скучна, и таковым бы стало наше повествование, кабы мы взялись её описывать. Скажем только, что столь немалое расстояние Александр Модестович покрыл за двенадцать дней, и уже в начале декабря восхищенному взору его предстали широкое, будто степь, заваленное снегом русло Волги с санным путём посередине и величественные стены Нижегородского кремля.

После бесчисленных картин разрушения, какие Александру Модестовичу довелось видеть в последние полгода, образ цветущего и преуспевающего города, хотя и заваленного до крыш снегом, совершенно поразил его. Людный, поскольку едва не пол-Москвы сейчас было в нём, шумный, торгующий (создавалось впечатление, что здесь все продают всё), он представился Александру Модестовичу красивым уже потому, что жизнь в нём бурлила. Кричали, обрывали прохожим рукава зазывалы; пирожники и саечники, разносчики рыбы, конфетчики, сбитенщики и прочие лоточники всяк на свой манер выхваливали товар. Повсюду в дверях лавок весело брякали колокольчики. На каждом углу, не говоря уж о рынках, на каждой площади, на мостах и под мостами, на набережной торговали прямо с возов — и сбывали возами, и платили пачками ассигнаций. Краснощёкие заводчики прохаживались взад-вперёд, покупали рабочую силу. Народ, сытый, пестро разодетый, любопытный до зрелищ, толпился у балаганов и вертепов; под заунывную музыку немецких шарманок нижегородцы пили и закусывали, смеялись, ковыряли в носу, развлекались кулачными боями и потешались над всякими дурачествами, какие представляли бродячие шуты... На этом фоне весьма выделялся московский высший свет — дамы и господа, разодетые по последней парижской моде, напудренные и напомаженные, — они неспешно прогуливались мимо пристаней, мимо полузатопленных и вмерзших в лёд старых барок. Говорили исключительно по-французски. Краем уха Александр Модестович слышал: тут и там судили да рядили москвичи про некоего господина N, проникшего с вечера в будуар княгини NN, но вовремя застуканного слугами, — и только после этих пикантных новостей касались слегка положения на театре военных действий, злословили насчёт последних демаршей французских политиков. Вообще заметно было, что к войне, проигранной Бонапартом, русское высшее общество начинало терять интерес — ровно настолько, насколько для этого общества миновала опасность. Поражение французов было уж делом решённым, и господа, должно быть, славно покутив по этому поводу недельку-другую и продемонстрировав таким образом свой нетленный патриотический дух, обратились к вещам, волнующим их ныне более войны, — к любовным похождениям господина N.

На сенном рынке, что возле самой набережной, Александр Модестович повыспросил у нижегородцев, как разыскать имение Моравинского. И скоро узнал: их сиятельство граф Дмитрий Иннокентьевич имел двухэтажный особняк на высоком берегу Волги, и до этого особняка от рынка было рукой подать — «вона, добрый человек, церква на горе, а за церквою садик, а за садиком, чай, видишь крышу — то и есть графская усадьба». А когда про крышу-то купчишка говорил, поперхнулся — не к добру. Ещё более встревожился Александр Модестович, когда вдруг показалось ему, что мелькнуло в толпе лицо Пшебыльского — желчное, измождённое и с какой-то сатанинской искоркой в глазах. Александр Модестович, сам не зная зачем, кинулся за Пшебыльским в толпу, но не нашёл его — тот растаял как дым; должно быть, точно показалось. А может, это был кто-то похожий на мосье, мало ли! Так или иначе, Пшебыльского Александр Модестович уж больше в тот день не видел, а мелькнувший лик его счёл за дурное предзнаменование. Когда пошли с Черевичником на горку к сказанному особняку, встретился поп на дороге — ещё одна плохая примета... Неспокойно и зябко стало на душе: всё ли сложится благополучно?.. Наконец поднялись к дому, отворили чугунную калитку, по расчищенной в снегу дорожке подошли к парадному. Но лакеи Моравинского встретили их не очень любезно, вполне основательно приняв за христарадничающих нищих. Заперли перед ними резную дубовую дверь, уведомили через замочную скважину, что милостыню тут подают с чёрного хода, со стороны кухни: «На кухне, может, вас, господ-скитальцев, лодырей с саженными плечами (прости, Господи!) и чем горяченьким накормят, ежели разжалобите поварей...». Очень не понравился Александру Модестовичу такой приём, однако ничем он не мог засвидетельствовать безмозглым лакеям, что он дворянин и достоин лучшего обхождения. Он стукнул в дверь и сказал, что, быть может, его в этом доме очень ждут (лакеи при этом только посмеялись за дверями)... и ждут именно с парадного подъезда... Наконец он догадался заговорить с лакеями по-французски.