Так, лежащего в траве за размышлениями, и застал его Черевичник.
— Никак рыба шалила, барин?
— Шалила, замутила весь пруд.
— Должно, большая рыба... — разгорелись глаза у Черевичника.
— Царица-рыба! — вздохнул Александр Модестович. — Усищи с пол-аршина. Борода, не поверишь, по дну стелется, а спина мохом обросла.
— Эх, упустил, барин! Такое диво!..
Пока Черевичник ходил за ягдташем, Александр Модестович умылся. Чистым платком промокнул лицо, а когда открыл глаза, увидел прямо перед собой огромного сома — точнее голову его с красноватыми широко поставленными глазками да с усами в пол-аршина и тёмную пятнистую спину. Сом с безразличием сытого хищника секунду-другую смотрел на него из узкого оконца в ряске, усами крутил, двигал жаберными крышками, потом, взмахнув сине-зелёными плавниками, медленно развернулся и исчез в глубине. Александр Модестович от такой неожиданности даже оторопел, а когда сом уж был далеко, выдохнул в восхищении:
— И правда, ведь упустил...
В корчме Александр Модестович застал человек пять крестьян — своих, русавских, пришедших за восемь вёрст попробовать свежего пива, — а также нашёл некоего прапорщика, почтового служку и лекаря Либиха Якова Ивановича, с которым к тому времени был знаком достаточно коротко. Эти трое сидели особняком за столом у низенького оконца и, закусывая, вели довольно громко беседу — их голоса были слышны даже снаружи через приоткрытую дверь. Крестьяне же пристроились в тёмном углу на широких лавках, держали в руках деревянные кружки, пили и помалкивали, остерегались шуметь возле заезжих, серьёзных людей, возле людей не ихнего чёрного сословия. Попивали мужики пивцо, посасывали раковые лапки. Как увидели барина, встали все, поклонились: «Храни тебя Господь!..».
Корчмарь, высокий, плечистый, — Перевозчик и сеть — вышел из-за печи встречать гостя. Тяжёл — шёл по корчме, скрипели половицы. Борода черна, глаза синие, лицо красно с жару — от сковороды оторвался приветить молодого барина. Первый раз в корчме!.. Но немногословен был корчмарь, это про него верно говорили. «Пожалте, барин!» — только и обронил.