Буквально опешив от известий, и задачи, возложенной на плечи, Джо пытался подобрать слова для выражения хоть какого-то протеста, но впервые в жизни – его начитанная голова никак не могла сформулировать даже самой мизерной фразы. Вместо ответа, Джон молча обернулся к двери, и вышел в юго-западный пролет левого крыла здания больницы.
Он не заметил, как преодолел путь к палате Кена, но увидев еще вчера улыбавшегося парня - лежащим плашмя, с во все стороны торчащими трубками из груди и рта – Джона пробрал холод.
Будто почувствовав гостя, Кеннет поднял руку, и махнул нею, приглашая все же открыть дверь, и войти в палату.
Слегка скрипнув дверью, Джо тихо закрыл ее, и подошел к койке. Кен смотрел на журналиста снизу-вверх, и в глазах его читалось лишь счастье.
Только сейчас Джо понял, что за эти пару дней – выпрашивая у Танка его воспоминания – он стал самым близким другом этого умирающего юнца. Близким, а самое болезненное – единственным.
Каждый раз, заглядывая в журнал, который заполняла медсестра, сидящая на входе, Джо видел, что он единственный, кто посещает Кена. Ни родственники, ни друзья, ни бывшие коллеги-спортсмены – никто не приходил, кроме журналиста.
Кеннет пошевелился, вынул руку из под одеяла, и слегка приподняв голову – оглянулся. Не увидев поблизости медработников – он взялся рукой за торчавшую из рта трубку, и начал ее вытаскивать. Джо моментально остановил его, но Кен, отрицательно помахав головой, заставил Джона убрать руки.
-Я уже ее вытягивал сегодня, - сообщил Кен, освободив рот от пластиковой кислородной трубки.- Мне без нее даже лучше, жаль только, «местным» этого не объяснишь. – Голос его был хриплым, сильный шум вырывался из его легких с каждым сказанным словом, будто в легких у больного ездил локомотив – то и дело сигналящий перебегающим колею перед самым носом поезда пешеходам.
-Как ты, Танк? – улыбнувшись и в очередной раз поразившись боевому настрою собеседника, Джо сел на рядом стоящий с кроватью стул.
-Бывало и слаще, Джо. Кажется – я прекращаю игру в основном составе команды, и сажусь на скамью запасных.
-Брось, дружище, все будет хорошо. А покидая основной состав – можно не садиться на скамью запасных, а стать тренером! Кажется – ты не из тех, кто этого не понимает. И вообще…
-Джо, - оборвав на полуслове, Кен с трудом приподнялся на кровати, подбивая подушку плечами, и слегка отодвинувшись назад – почти смог сесть, - тебе никогда не говорили, что ты совершенно не умеешь лгать? Это хорошо, с одной стороны – таким как ты, хочется верить, а главное – совершенно не возникает мыслей о том, что ты нечестен, а если и так – это сразу заметно. Но с другой стороны – лучше иногда солгать… - он посмотрел прямо в глаза Джона, и задал вопрос, - сколько мне осталось?
Душа кричала, что стоит включить все актерские задатки, и попытаться соврать, но голова и сердце были едины в решении говорить только правду.
-Два, может быть три дня… Они не знают… Кен, мне говорили что ты отказался от химического введения в кому … Мне кажется – тебе стоит согласиться… Ты уже и без того крайне много пережил и перетерпел, чтобы сейчас умирать мученической смертью.
-Нет Джон, я пока не готов покидать этот мир… Во всяком случае – я не согласен на подобный исход, только потому, что история, которую я хотел рассказать – еще недосказана.
-Тогда, Пепельный Танк, продолжим игру с того места – де начался таймаут!
-Так и поступим. – улыбнувшись, Кен продолжил историю с момента утверждения его на вакантном месте работника госпиталя, который «не боится работы с детьми»…
***
Жаркий день под палящим солнцем Канзаса начался более чем обычно. Проснувшись с восходом солнца, и предчувствуя множество впечатлений и эмоций, которые будут иметь место в течении дня - Кеннет встал с кровати и потянулся, растягивая заспанные и еще не совсем проснувшиеся мышцы.
Сегодня первый день его новой работы!
Сегодня – первый в его жизни рабочий день, на настоящей, оплачиваемой работе, на которой у него будут обязанности, и права.
Выпив стакан апельсинового сока, и съев пару бутербродов, атлет впервые за долгое время почувствовал волнение.
Достав из шкафа свой старенький, но в очень хорошем состоянии костюм, перед широкоплечим, сложенным в лучших традициях греческих статуй атлетом стала проблема – парадная рубашка оказалась мала. Послонявшись по комнате, осматривая стулья, издавна служившие для Кеннета вовсе не мебелью для сидения, а скорее – минимизированными вешалками, на которых просто в считанные дни оказывалась гора вещей, он пришел к выводу, что больше однотонных рубашек, кроме той, которая треснула по шву, как только Кен начал застегивать пуговицы – в его гардеробе попросту нет.