Богданов носился по выставке как угорелый, спрашивая встречного и поперечного, где Юрий Евгеньевич. Наконец, нашелся кто-то, сообщивший Богданову, что видел Юрия Евгеньевича в дальнем туалете ВДНХ. ВДНХ же занимала огромную территорию бывшего имения графов Шереметьевых, рядом с Останкинским парком.
Вскоре Максарев предстал перед Хрущевым и его собутыльниками. Ему не предложили даже сесть, и Хрущев понес его матом. Через несколько дней Максарева еще раз понизили. На сей раз его сделали председателем Комитета по делам изобретений, на этом посту он пребывал до недавней своей смерти, пережив Хрущева, но не пережив Брежнева.
Но торжествовать победу было рано — предстояло вынести дополнительное серьезное испытание. К пульту подошло еще несколько человек. Двух из них я знал по фотографиям. Это были тогдашний первый секретарь МК партии и секретарь ЦК Владимир Устинов[29] и председатель Мосгорисполкома Бобровников. Внешне они составляли полную противоположность: брахицефал Устинов и долихоцефал Бобровников.
У Устинова было жесткое и неприятное лицо, в то время как Бобровников был воплощенным добродушием.
Устинов по-хозяйски подошел к аппаратам и включил английский клавиш. Русский он резонно не нажимал. Левитана и так было слышно. Однако прошла минута, и Устинов недовольно спросил:
— А почему нет звука?
— Сейчас будет, — уверенно обнадежил я Устинова. — Английский текст короче русского, и он начинается позже.
Но прошла минута, а английского не было... Не было также французского и немецкого. Только Левитан говорил как ни в чем не бывало.
— Где звук? — злобно наседал Устинов.
Я заметался, почуяв неладное.
— Сейчас, сейчас, — бормотал я, полезши под стол, где у меня был внутренний (импровизированный) телефон, соединявший с подвалом, где постоянно находился наладчик Жора, огромный рыжий детина.
Я снял трубку, но ответа не было. Устинов не отходил, выжидающе поглядывая на меня. Спас меня Бобровников (вечное ему спасибо!). Он дернул Устинова за рукав:
— Ты чего привязался? Пошли отсюда! — и увел недовольного Устинова.
Бобровников был потом замешан в крупное дело о взяточничестве с продажами квартир, но после того, как он спас меня от Устинова, я бы не бросил в него камень.
Я метнулся в подвал... и увидел апокалиптическую сцену. Но для того, чтобы ее объяснить, я должен привести несколько технических подробностей. По моему проекту одновременное звуковое сопровождение должно было обеспечиваться четырехдорожечным магнитофоном. Таких магнитофонов тогда еще не было, и по моему заказу была сделана специальная четырехдорожечная магнитная головка. Но Жора и другие ребята не успели наладить усилители, и тогда в отчаянный момент мы решили использовать четыре обычных магнитофона, которые в спешке также не успели включить в схему автоматического управления. В подвале постоянно находился Жора, и как только нажимали основной клавиш пульта, он включал шнуры трех нерусских магнитофонов в розетки, так как русский текст включался автоматически.
Когда Устинов включил главный клавиш, Жора, как обычно, нагнулся, чтобы включить магнитофоны, но бессонная неделя взяла свое: он свалился на стол и мгновенно заснул, свесив руки и ноги по обе стороны стола. Таким я его и застал и с трудом разбудил.
Прошло еще некоторое время, и из банкетного зала неожиданно выскочил официант. «Где у вас тут буфет?» — спросил он. В главном павильоне действительно был небольшой буфет, куда он тут же устремился. Оказывается, руководителям партии и правительства не хватило папирос «Казбек» и спичек. Официанты сделали несколько рейдов в буфет, а тем временем вестибюль Главного павильона начал наполняться необычными людьми. Их было несколько десятков: высокие, солидные, все как один в шляпах. Они сгрудились в несколько групп, отдаленно напоминая «Афинскую школу» Рафаэля. Странным было только то, что у каждого из них на руке был наперевес плащ. Я принял эту группу за министров или замминистров, которым было не по рангу присутствовать на банкете, но которые должны были быть на открытии выставки.
Вскоре дверь банкетного зала распахнулась и оттуда вышел, воинственно жестикулируя, Ворошилов. Было видно, что он заканчивал какой-то неприятный спор, но с моего места я ничего, разумеется, не слышал. За ним показались Хрущев и другие вожди, и среди них Кириченко, облапивший изумительно красивую женщину неопределенного возраста.