Было одно очень важное практическое последствие моего перехода в ИАТ. В Москве существовала т. н. ФБОН (Фундаментальная библиотека общественных наук), доступ в которую разрешался только сотрудникам Академии. Там доступ к западной литературе был значительно облегчен. Теперь я приобрел право работать и в этой библиотеке.
92
В 1966 году я стал предпринимать всевозможные усилия, чтобы восстановить, насколько возможно, память об отце. Я отправил письмо Феше Павиной в Павлодар, у которой отец жил последнее время и был с ней дружен, с просьбой узнать, сохранилась ли могила отца. Я не знал, жива ли Феша, и послал письмо наобум. Феша была жива, но ответ был написан рукой ее дочери, Лиды. В письме говорилось, что мама помнит только, что на могиле был поставлен деревянный памятник со звездочкой, и лишь приблизительно помнит, где находится могила.
«Мы хорошо знали Вашего отца, — писали мать и дочь Павины, — он часто бывал у нас, много рассказывал о своей работе, о своей жизни, показывал фотографии, где был сфотографирован с членами правительства. Любил беседовать с моим отцом, которого сейчас тоже нет в живых... Самуил Хаймович умер от паралича. Он был хорошим человеком, и мы всегда будем помнить его».
Со времени смерти отца прошло 19 лет... Павины были простые русские люди, сибиряки. Что у них могло быть общего с отцом, евреем, прибывшим к ним из другой цивилизации? Но между ними возникла глубокая дружба, надолго пережившая его смерть. А умереть ему суждено было в их доме.
Я решил написать письма в Минский и Гродненский музеи, не заинтересованы ли они в материалах, касающихся отца. Из Минска ответа не было, а из Гродно примчалась истеричная женщина и восторженно просила меня отдан» музею несуществующие личные вещи отца! Я выразил готовность приехать в Гродно и передать музею документы, но просил пригласить меня туда официально. Ответа не последовало...
Затем я отправился в Калинковичи через Гомель с Верой и Таткой. Кроме Маргл, все были живы: Хая-Рива, Соломончик, реб Алтер Хайтман. Вечный реб Исроэль Гузман, произведший 10 лет назад такое впечатление на Надежду Васильевну, женился еще раз. С ним я и пошел на могилу бабушки и Дины. Власти смягчились. Они, наконец, разрешили поставить на могиле, куда было свалено 600 убитых евреев, памятник со звездой и с надписью, где слова «еврей» вообще не было. Речь шла о «советских гражданах». Был я на могилах дедушки, Носова и Гени. Принимали нас калинковичане с распростертыми объятиями. Сами Калинковичи изменились с 1955 года, когда я был там последний раз. Синагоги не было, церковь закрыли. Евреи тайно собирались на миньян. Не стало и белорусских школ. Город стал современнее. На бывших целиком еврейских улицах появилось много нееврейских семей. Но Калинковичи по-прежнему оставались крупным еврейским центром, и когда поезд подходил к станции, молодой парень пробурчал: «Вот они Калинковичи, еврейская столица!»
Из Калинковичей мы поехали в Мозырь, погостили у Немы, а оттуда на судне с подводными крыльями помчались в Киев, минуя старинную цитадель хасидизма, — ставший ныне знаменитым Чернобыль, где от евреев давно не осталось и следа. Киев произвел тяжелое впечатление. В воздухе густо висел антисемитизм, по сравнению с которым антисемитизм московский казался братством народов. В институты евреев не принимали. Киевская еврейская молодежь уезжала учиться в Россию: в Воронеж, Иркутск, Красноярск.
93
В ФБОН был т. н. спецхран, где можно было читать всю текущую западную политическую литературу. Чтобы попасть туда, требовалось особое разрешение. Воронов подписал под готовленную мной бумагу, согласно которой я будто бы остро нуждался в знакомстве с западной литературой по советской экономике. Письмо было заверено круглой печатью и, таким образом, я проник в заветный спецхран. Я был очень осторожен, ибо там постоянно следили, чтобы тематика запрашиваемой литературы соответствовала тематике, указанной в письме. За редкими исключениями, литература о советской экономике меня не интересовала, но зато я без ограничений получал западную прессу и журналы общего характера. Я стал хорошо информированным. Особенно я старался читать все, касающееся Израиля. Но издаваемую на Западе литературу на русском языке, а также запрещенную советскую литературу я получать не мог. Для этого требовалось особое разрешение.