21 августа была годовщина вторжения в Чехословакию. Утром группа логиков, в основном из Ленинграда, вышла из гостиницы с импровизированными эмблемами в честь Чехословакии. Между ними и их испуганным шефом Шаниным завязался нелепый политический диспут. «Вы еще молодежь, — упрекал он своих учеников, — вы не знаете, что такое фашизм!»
Было еще одно крайне отрицательное последствие моей работы в НИИТе. Я дал подписку не общаться с иностранцами, что включало даже народы братских стран, в том числе и Монголию. Сейчас дело коснулось Олега Прокофьева. Он давно разошелся с Соней и уже почти семь лет добивался разрешения на брак с англичанкой-искусствоведом Камиллой
Грей. Этот вопрос обсуждался на высших уровнях — Хрущевым и Косыгиным — и застопорился совсем после бегства на Запад Светланы Аллиллуевой. Олег советовался со многими, в том числе и со мной. В последнее время главным его юридическим советником стал Алик Штромас. И вдруг, летом 1969 года, их брак разрешили в рамках обмена шпионами. Я позвонил Олегу и объяснил ему, что пока видеться с ним не могу.
106
Когда в 1969 году началась война на истощение, и советские газеты стали перепечатывать фантастические египетские сводки о неимоверных израильских потерях, я был свидетелем любопытного разговора на знаменитом предприятии в Подлипках. Раньше там был генеральным конструктором Сергей Королев, и там проектировали космические корабли. В комнату, где сидело человек 20, вошел сияющий жлоб и с торжествующим видом стал перечислять израильские потери.
— Ну, теперь все пойдет иначе, — потирал он руки.
Но его ликование было испорчено русской женщиной (там, кажется, все были русские), которая насмешливо заметила:
— Сколько мы это слышали! И сотни подбитых самолетов, и сотни подбитых танков. Я в это нисколько не верю.
С нового 1970 года уходила на пенсию из НИИТМ женщина, главный специалист. Я с ней никогда не разговаривал. Вдруг она подозвала меня: «Вы здесь белая ворона. Я чувствую, чем вы дышите. Я не молода, а ни с кем никогда не говорила по душам. Если бы вы знали, как я все здесь ненавижу».
Муж ее исчез в чистках, а сейчас у нее умерла дочь от рака. Вероятно, это и вызвало у нее потрясение, толкнувшее на откровенность. После войны она работала в СТАНКИНе преподавателем и рассказала мне многие его тайны. От нее-то я и узнал про Тамбовцева, старого стукача, угробившего множество людей. Она звала меня в гости, но я так к ней и нс выбрался.
К ее столу часто подходил один экономист, тайной, всепожирающей страстью которого был поэт Гумилев. Он не жалел на его книги никаких денег и был обладателем всего, что написал этот поэт, расстрелянный в 1921 году. Он знал Гумилева наизусть.
Я мало проработал в НИИТМ. Кто знает, какие еще люди там были? Сколько раз я убеждался, насколько обманчива внешняя лояльность советского человека: в Меленках, Муроме, Куйбышеве или Москве. Какие пожары тлеют в его душе от угольев, оставленных террором и давлением.
107
В конце лета 1970 года я принял решение разрубить Гордиев узел. Я зарекся уйти из НИИТМ не позже 7 ноября, даже если никуда не устроюсь. Это было рывком в неизвестность. Так никто не поступал, в особенности обладатель кандидатского диплома. Сионистское движение усиливалось, и я уже боялся оставаться в военной промышленности. В принципе, я мог уйти еще в 1969 году, но тогда не был готов к этому внутренне. Я понимал, что меня не выпустят из России сразу, и собирался искать работу лишь на несколько лет. В конце октября я подал заявление об уходе, сказав Макарову и Ковалеву, что возвращаюсь в ИАТ. Это выглядело правдоподобно. Если бы я сказал, что просто увольняюсь, это вызвало бы подозрения. Одним из источников моего заработка стало внештатное реферирование.
108
В феврале 1971 года активные сионисты один за другим стали получать разрешения на выезд. Этому не было прецедента! Я поехал на проводы к Эрнсту Трахтману. Пять лет бился он головой об стенку, сжег за собой все корабли. Сына, который у него появился вслед за дочкой Геулой, он назвал, к моему ужасу, Иудой.
А вдруг его не отпустят, думал я, что будет делать человек в России с таким вызывающим именем? Уехал и Лева Шейнкарь, мой бывший одноклассник. Он прославился тем, что умудрился дать объявление о том, что преподает иврит. К месту расклейки этого объявления было паломничество. После этого ГБ дало инструкцию более не принимать объявлений о преподавании иврита. В «Вечерней Москве» появился фельетон, обвинявший Леву в том, что он, ни с того ни с сего, избил будто бы водопроводчика, пришедшего в его квартиру.