— Мы в Голландии зовем кошек: кц-кц-кц.
Не желая упустить такую оказию, я предложил Нанкину взять с собой часть моих бумаг. Но здесь Напкин вежливо, но настойчиво отказался. К столу подсела Тата.
— Тата! — сказал я по-русски, — а правда, этот тип похож на Валю Турчина?
— Не думаю, — пожала она плечами.
Напкин вдруг заторопился уходить. Минут через пятнадцать мне позвонил Наум Коржавин. Не дав ему сказать ни слова, я торжествующе спросил:
— Ну, Эмка, как ты думаешь, сколько я получил за статью в «Таймс»?
— Ну, сколько?
— 250 фунтов!
Эмка почему-то захихикал, что я счел неуместным.
— Слушай, — продолжал он хихикать, — а к тебе никто не заходил, похожий на Турчина?
— Да ... — протянул я, и вдруг жуткая догадка ослепила меня.
— Ха-ха-ха! — послышалось из трубки.
Я был жестоко разыгран. Только что вернувшийся из Карелии Турчин отрастил бороду. Первым делом он пошел к Коржавину и неожиданно убедился, что его не узнают. Он сразу притворился иностранцем и сказал, что пришел к нему по рекомендации господина Авербуха из Израиля и представляет издательство «Иегуда». Ему нужны стихи Коржавина. Теща Коржавина сказала Эмке: «Эмочка! Смотри, как этот иностранец похож на нашего собачника (так она звала Вальку)!» Тут Турчин проявил малодушие и рассмеялся. Воодушевленный успехом, он побежал ко мне. С тех пор я не раз пытался ему отомстить: посылал его на почту за посылкой, делал другие мелкие гадости, но ничего похожего придумать не мог. Но деньги из «Таймс» я все же получил, хотя не 250, а только 30 фунтов. Для их получения мне нужно было явиться в официальную инстанцию и оформить перевод, прямо адресованный из газеты. Чиновник очень удивился.
— А как это вы печатаетесь в буржуазной газете?
— Я опубликовал положительную рецензию на одну из советских энциклопедий.
После консультации он дал мне разрешение.
116
До меня давно доходили слухи, что Генмих (Геннадий Михайлович) Шиманов, которого я давно знал, стал русским националистом и антисемитом, несмотря на свою милую полуеврейскую жену. Имя его связывали с новым самиздатским журналом «Вече», разговорами о котором была полна тогда Москва. Спрашивали, почему ГБ не преследует этот журнал, и делали заключение, что он находится под его покровительством.
Летом 1972 года я навестил Генмиха. Мне было очень любопытно узнать, что же это такое — «Вече», и правда ли оно антисемитское. Генмих принял меня дружелюбно, но метал громы и молнии в адрес «евреев», козни которых были повсюду. Он уже расстался с демократической деятельностью, ибо она, по его словам, служила еврейским интересам и была «антирусской». В его разговоре мелькали новые имена. Особенно он хвалил критиков Олега Михайлова и Михаила Лобанова.
— Хорошо! — согласился я. — Если вы так против евреев в России, вы должны понимать, что сионистское движение этот вопрос решает. Давай, я напишу открытое письмо в «Вече».
— Я передам, — неуверенно сказал Генмих. — Сам я ничего не могу сказать.
Через некоторое время он позвонил: «Это невозможно. Люди не согласны».
117
В сентябре 1972 года в Мюнхене были убиты израильские спортсмены. В тот же день позвонил Вадим Белоцерковский и попросил срочно к нему зайти. Когда я пришел, он сообщил, что в шесть вечера около ливанского посольства будет демонстрация. Организаторы демонстрации предупредили об этом Моссовет.
Я не мог остаться в стороне, будучи глубоко потрясен мюнхенскими событиями. С самого начала я почувствовал следы грубой провокации. Кто-то был заинтересован в этой демонстрации! Я хорошо знал, как и всякий советский человек, что если власти хотят что-то предотвратить, они хорошо знают, как это надо делать. Начиная с Лихова переулка до Самотечной площади на Садовое кольцо были согнаны сотни милиционеров, преимущественно старшие офицеры. Однако они умышленно не закрыли подход к посольству, что было сделать — раз плюнуть: поставить преграду и все. Но этого-то сделано как раз и не было!