В доме Солженицына времени терять не любили. Страх потерянного времени был, видимо, одним из мощных движущих импульсов Солженицына. Он поздно начал писать и, имея призвание, спешил закончить земные труды, отпущенные ему Провидением. Этим-то и объясняется его деловитость в человеческих отношениях. Его жизнь, его отношения с людьми были подчинены одной общей идее. Болтовни он не выносил. О деле он говорил только на улице, боясь подслушивания.
Статья ему моя понравилась, и он предложил использовать ее как основу. Он дал мне рукопись одной своей статьи и статьи Шафаревича. Я выходил от него с рукописями секретного сборника. Тут бы меня и задержать! Никто этого не сделал. Опять загадка! Солженицын был ведь центром абсолютного внимания ГБ. Было ясно, что если он меня приглашает, значит, замышляет что-то новое. Никто не вмешивался...
124
Я впервые встретил Давида Азбеля в 1972 году. Для своего более чем 60-летнего возраста он проявлял исключительную активность и вскоре стал одним из лидеров алии. Он ходил на демонстрации, его сажали, он подписывал письма, давал интервью.
Давид Азбель был племянником Вайнштейна, который вместе с Литваковым и Эстер Фрумкиной вел борьбу против моего отца. Вайнштейн был ликвидирован по тому же делу о «еврейском фашистском центре», которое поглотило и моего отца. Сидел и сам Давид и, как многие сидельцы, приобрел разнообразные черты зэка, и не одни только положительные.
Уже тогда, когда Азбель стал чуть ли национальным героем в Израиле, Лена Семека сказала мне по секрету, что Давид в Израиль ехать не хочет. Я его тайну никому не выдавал. Отношения мои с ним были приятельские, но очень поверхностные.
В конце 1973 года Давид решил затеять голодовку, в которой согласились принять участие Виталий Рубин, художник Галацкий и Веня Горохов. Ни с того, ни с сего Азбель вдруг отложил голодовку, потом отложил ее еще раз. Виталий Рубин ворчал. Голодовка началась, но на два-три месяца позже назначенного срока.
Вскоре Азбель получил разрешение. Я навестил его. Давид очень нервничал: «Мне до сих пор не предложили места в Израиле! — возмущался он. — Я старый человек. Я не моту ехать просто так». Я-то давно знал, что он не собирается ехать в Израиль. В Вене представители Израиля старались всячески уговорить Давида ехать в Израиль, но он тайком уехал в Рим.
125
Жаркий спор идет в клубе «Родина»:
В шею гнать меня или сжечь.
В том же декабре 1973 года Генмих Шиманов сообщил, что вышел очередной номер «Вече» с моим письмом, которое сопровождал комментарий редакции. Юра Гастев хорошо знал Леню Бородина, долго сидевшего по делу ВСХСОН. Теперь он женился и поселился в Очакове, сотрудничая в «Вече». Уже в конце декабря Гастев передал, что Бородин предлагает устроить мне встречу с Осиповым, редактором «Вече». Я направил Осипову рождественское поздравление и быстро получил от него ершистый ответ.
«Ваш совет быстрейшего размежевания с тем, что чуждо мне как христианину, — писал он, — не очень тактичен. Ведь я-то не навязываю вам своих советов, хотя по ряду вопросов тоже не согласен. Такие пожелания отдают фракционностью марксистов».
Но, несомненно, в целом ответ был благожелательным. Он содержал открытость, что было самым главным, ибо подлинные антисемиты, как я хорошо знал, отклоняли всякие контакты с евреями, считая их всех генетически запрограммированными. Осипов, будучи посажен, как я рассказывал, по одному делу с Кузнецовым и Илюшей Бокштейном, стал русским националистом в лагере. После освобождения он поселился в Александрове.
В один прекрасный январский день в дверь ко мне позвонили. На пороге стоял коренастый, круглолицый парень, явно смущенный. Это и был Осипов! Он пришел ко мне без предупреждения.
Оказывается, в «Вече» произошел раскол. Я ни на минуту не сомневался, что мое письмо было одной из его причин. Некоторые сотрудники «Вече» требовали, чтобы журнал выступал с резко антисионистских позиций, и хотели даже искать поддержки Каддафи. Осипов этому воспротивился. Имена он называл неохотно, но все же в числе его оппонентов назывались Анатолий Иванов, Светлана Мельникова, а также Бородин, хотя его позиция была неясна.
Осипов был в состоянии депрессии и сказал, что больше не будет заниматься издательскими делами. Он признавался, что перегнул палку в еврейском вопросе, но теперь в этом раскаивается, тем более что в моем письме увидел источник поддержки.