Израилю не нужна Синайская пустыня. Он все еще стремится присутствовать там только потому, что не уверен в том, что его отход не будет использован для возобновления вооруженного конфликта. В условиях доверия может быть решена и проблема палестинских беженцев. В условиях доверия арабские страны перестанут опасаться эмиграции евреев из СССР. Но никакое доверие не может быть восстановлено, если будет продолжаться политика поджигания войны со стороны СССР, целью которой является порабощение арабских стран.
Что же касается Советского Союза, то эта его политика является несомненно иррациональной, поскольку для него самого она, кроме вреда, не приносит ничего. Советский Союз гораздо больше бы выиграл, если бы отказался от своей империалистической политики и, наряду с США, выступил посредником в арабо-израильском конфликте».
Мы так и не узнали судьбу письма. Говорили, что будто бы оно дошло до Каира и что якобы его даже хотели печатать, но советское посольство вмешалось и не допустило этого. Когда я пустил это письмо по рукам в Москве, одни говорили: «Пять лет!», другие: «Десять!».
Возмездие не заставило себя ждать, хотя и не было столь суровым. Голос мой был услышан, но не за пределами СССР, а в первую очередь ГБ. 24 мая в восемь утра в дверь ко мне позвонили. Пришел офицер в сопровождении участкового, а вместе с ними невысокий застенчивый молодой человек в бежевом плаще, все время молчавший. «Вам придется проехать в отделение милиции, чтобы проверить некоторые вопросы», — объяснил офицер. Я понял, что это арест. По правилам подобных игр меня сначала действительно привезли в наше отделение милиции, которое оказалось закрытым, после чего офицер, извинившись, объяснил, что придется ехать в другое место. Куда, он не сказал, и по дороге оживленно и благожелательно болтал со мной на житейские темы. Мы приехали на Лялин переулок. Офицер провел меня в просторный кабинет, посидел для виду пару минут и оставил меня наедине с застенчивым молодым человеком. Тот снял плащ, остался в синем костюме и представился сотрудником ГБ Александровым.
— А! Тот самый Александров, кто звонил мне в ноябре 72-го?
«Александров» неопределенно ухмыльнулся.
— Давайте побеседуем, — предложил он.
— Простите, я могу считать, что я арестован?
— Да.
— На сколько?
— Будет видно.
— О чем же будем беседовать?
— Так, обо всем.
Накануне были события в Маалот. Я выразил возмущение кампанией советской печати.
— Представьте, — сказал я, — что захватят в заложники советских дипломатов и будут требовать освобождения Сильвы Залмансон.
— А что, есть такой план? — встревожился «Александров».
Я переменил тему.
— Вы делаете большую ошибку, — заметил я, — плохо учитывая отдаленные последствия своих политических шагов.
— Какую же ошибку мы делаем?
— Представляете, что будет с арабскими странами лет через пятнадцать, когда кончится нефть?
— Все это мы понимаем, — объяснил «Александров», иронически посмотрев на меня, — но вы полагаете, что Израиль равен всем арабским странам?
— Нет! Этого я не говорю. Однако думаю, что СССР извлек бы больше выгоды, если бы, как и США, старался балансировать между обеими сторонами.
Здесь я ошибался, ибо полагал, что стратегической целью советской политики было тогда лишь усиление влияния. Надо сказать, что сам «Александров» приоткрыл завесу над советскими планами, но в тот момент я этого не понял.
— Лет через пятнадцать-двадцать мы сами будем посылать туда людей, — сказал он.
Я не поверил и лишь много лег спустя уразумел, что речь шла о создании нового Биробиджана на покоренном Ближнем Востоке.
— СССР может поменять свою политику в отношении Израиля, — все же заметил «Александров», — но, пока она остается в силе, всякий, кто против нее выступает, должен считаться с последствиями своих выступлении.