Тема дома и бездомности, и тоски по дому (в непосредственно-прямом, равно как и в культурно-историческом, и в духовном смысле) занимает в книге Агурского огромное место. Каждый дом — жизненная эпоха, судьбоносный поворот. Тут и улица Веснина в запахах булыжника и сирени, и горестный Павлодар, и разнесчастная в раздорах и без лифта Полянка, и Лебяжий («жизнь возле Кремля — это нечто такое, что не может пройти бесследно в человеческой жизни»), и Даев с Надеждой Васильевной, и Арбат, и на краю ойкумены (тогда еще без метро) Беляево, обретшее в романе Михаила Агурского статус всемирного центра.
Он жил в Рамоте и в Текоа. Потом купил дом в Гиват-Зееве. Впервые в жизни — свой собственный дом! Земля Израиля. Своя земля — свой дом. Штахим, дорога на Рамаллу, пасущиеся овцы, араб на ослике, охряная земля (адама адума), оранжевые шары на проводах, черепицы крыш, шомеры у въезда, средний класс, курд-резник справа, марокканец-садовник слева, собачий лай (в Москве были только кошки), керамическая, в веселых завитках и цветочках табличка: «Мипшахат Агурский», марокканский петух кричит ровно в четыре тридцать, что ты орешь, дурень, торопишься, забегаешь вперед, опережаешь время, еще темно, нет, петуха тогда не было, настырная птица, кандидат в каппарот, тебя не было, когда хозяин «мишпахат Агурский» совершил свой последний разрыв (в России, в «России»), переезд в последний свой земной дом на Гиват-Шауль, поближе к яркому иерусалимскому небу — из ненаписанной, а может, и обретающейся где-то в неведомой папке второй части книги: ведь невозможно же, согласитесь, немыслимо ставить окончательную, бесповоротную и беспощадную точку на слове «разрыв»!
Как, впрочем, невозможно, немыслимо ставить окончательную, бесповоротную, беспощадную точку.
Ни на каком слове.
Нигде и никогда.