Я так и сделала. Ключи от квартиры и копии справок от Главэвакопункта я оставила управдому. Квартплату, невзирая на страшные лишения, холод, голод, болезни, я аккуратно высылала, отрывая деньги от насущного хлеба для детей... Я мать-одиночка, дети были тогда малолетними, и заработок педагога не мог тогда оправдать существование моей семьи. Моей семье пришлось много бедствовать на чужбине, но квартплату аккуратно высылала. В 1944 году по пропуску, высланному мне из Киевского отдела народного образования, я вернулась с семьей обратно в Москву. Приехавши, я застала в моей квартире жильцов, которые не впустили меня. Мое обращение в Райисполком и Райжилотдел за помощью было бесполезно. Кроме того, Райжилотдел, несмотря на то, что знал о моем приезде, поспешил и выдал жильцам, которые заняли мою квартиру, за несколько месяцев до моего приезда постоянные ордера. Кто же были жильцы моей квартиры?
Одну комнату заняла жиличка, связанная с Райжилуправлением, а другую — женщина-одиночка, жившая до этого в общежитии и своей жилплощади в Москве не имевшая. А меня, одинокую женщину с тремя детьми, оставили на произвол судьбы. Пришлось судиться. Но и тут Райжилотдел совместно с Райжилуправлением взяли под опеку жильцов моей квартиры. Они снабдили их необходимыми документами, что они якобы из разбомбленных домов. Это было сделано с целью подвести их под закон от 30 мая 1944 года. Народный суд Киевского района, не проверив правильность справок, присудил право на площадь за жильцами, а мне на основании этого же закона Райисполком совместно с Райжилотделом должен представить взамен бывшей жилплощади другую жилплощадь. Я неоднократно обращалась в Нарсуд с просьбой проверить правильность выданных Райжилуправлением справок по отношению к дому по Калошному переулку, № 8, кв. 10, потому что все они вызывали сомнения. Так, например, «акт», составленный Райжилуправлением о том, что дом по Калошину переулку, где жила ранее гр. Сумбулова, пострадал от воздушной волны в 1941 году, был составлен только в 1944 году. Как же могли жить эти люди в разбомбленном доме три года? И как же могло случиться, что в разрушенный дом после выселения одних жильцов через несколько месяцев были вселены другие жильцы? Нарсуд Киевского района не обратил на это внимания. Не стремился установить правду и с легкой душой на основании ряда фиктивных справок оставил меня и мою семью без жилплощади, на которой я прожила пятнадцать лет, отдав ее незаконно людям, прожившим в моей квартире всего лишь несколько месяцев».
В этом заявлении мать утверждает, что она — одиночка. Правда, это заявление было написано уже после смерти отца, но по своему содержанию оно затрагивает и период, когда он был жив. Причина этого утверждения — двоякая. Мать формально никогда не была расписана с отцом, как это было широко принято в коммунистических семьях. Это давало ей юридический повод просить себе снисхождения как матери-одиночке. Но это отражает и тенденцию, положенную Геней. Фактически после отъезда из Павлодара мать покинула отца, что принесло ей только новые бедствия. В своем заявлении мать не упоминает важного факта, обрекавшего на неудачу все ее попытки вернуть жилплощадь. Адвокат противной стороны или же сами жильцы всегда успевали ввернуть словечко о том, что мы «семья врага народа».
Шли годы, а нам ничего не давали взамен, несмотря на решения судов и законы. Мать не выходила из приемных исполкомов, жилуправлений и райкомов. Рива выгородила нам крошечный уголок в комнате, отделив его буфетом и книжным шкафом. Спать мне приходилось на коротком сундуке. Вскоре Израиль вовсе выгнал мать. Мать, работавшая в детском саду, упросила районный отдел образования дать ей общежитие. Одно время она жила в общежитии на Потылихе, где теперь размещаются роскошные резиденции вождей. Тогда это была невероятная глушь.
Рива, сначала сопротивлявшаяся Израилю, неожиданно переменилась к матери. Она не давала ей проходу, всячески ее оскорбляла. Риве стало доставлять удовольствие проявлять власть над матерью. Когда-то она смотрела на нее снизу вверх — как на человека, которому ужасно повезло. Мать сокрушалась: «Раньше я быта на коне, а теперь все могут мной помыкать». Она старалась работать в две смены, чтобы не появляться ни на Полянке, ни в общежитии. Когда ей было негде ночевать, она устраивалась спать на кухне на Полянке, вызывая раздражение соседей. Одна из Ривиных соседок тоже решила покуражиться. Когда мать подымалась по лестнице, она вдруг набросилась на мать за то, что та якобы подобрала ее варежку.