Этот пятиэтажный дом располагался напротив Дома правительства по другую сторону Серафимовича. Он был выстроен в двадцатых годах и передвинут в связи со строительством Большого Каменного моста. Это было тогдашней технической сенсацией. Дом оказался на бойком месте, что наложило на него отпечаток. Жили там всякие лихие люди, например, медвежатник, то есть специалист по ограблению сейфов, который в тридцатые годы, во время кампании по перевоспитанию уголовников бросил высококвалифицированную воровскую профессию и занялся честным трудом. Кстати, Коля Михайлов, более известный под кличкой Карзубого и наводивший страх на жителей района завода «Серп и молот», сделал в эту кампанию большую политическую карьеру, став в конечном счете секретарем ЦК и министром культуры. Характер дома сыграл зловещую роль в жизни Додика.
Среди моих одноклассников был Лева Шейнкарь. В школе он не доучился. Он был низкорослый, но очень сильный, и одно время заработал в драках звание главного силача класса. Это звание нужно было подтверждать. Лева удерживал его года два-три, но потом с ним стыкнулся Герка Максимов, кстати, живший в том же доме, что и Додик. Герка побил Левку, что сильно ухудшило левкино общественное положение.
Отец Левы был адвокатом, и прославился тем, что защищал футбольную команду «Пищевик», пытавшуюся подкупить футбольную команду ВВС. Это было в 1956 году. «Пищевик» и ВВС вышли в финал второй группы, и от исхода их матча зависело, кто перейдет в первую группу. Богатое руководство «Пищевика» решило дать взятку бедным «военным летчикам». «Летчики» взятку взяли, но встречу выиграли и, кроме того, подали на «Пищевик» в суд. Злополучное руководство «Пищевика» вовремя не выяснило, что у ВВС завелся новый могущественный покровитель — генерал-лейтенант Василий Сталин, командующий ВВС МВО.
Вместе с Левой меня пытались исключить из школы за то, что на уроке химии мы играли в бильярд хлебными шариками, которые забивали в отверстия для чернильниц. Учительница химии Готовцева пожаловалась директору, и тот приказал исключить нас из школы. Меня через неделю восстановили, а Леву так и исключили.
Рафа Осташинский, сын полковника из Дома правительства, учился плохо по всем предметам и сидел совершенно безучастный на задней парте. Кто-то сказал, что Рафа все свое время тратит на историю, но дело в том, что и по истории он едва вытягивал на тройку. Оказалось, что он тратит время не на всю историю, а лишь на какой-то один ее период в какой-то одной стране.
Высокий, чернявый, с усиками Володя Аксентович, также сын полковника из Дома правительства, был одним из родоначальников московских стиляг и рано зажил сладкой жизнью. Он был школьным Дон Жуаном, разъезжал на правительственных машинах, имел высокопоставленную любовницу, модно одевался и ко всем относился свысока, хотя вредным не был.
Отец Вани Казина, известный в двадцатых годах пролетарский поэт Василий Казин, был в наше время в немилости. Его не печатали, и он занимался переводами осетинских поэтов. Он был тогда скромен и доступен.
Но моими ближайшими друзьями были сын поликлинического врача Юра Д., Витя С., сын зам. главного врача самого большого в Москве родильного дома, и Дима М., отец которого был снят в 1949 году с поста главного инженера главка промышленного министерства и направлен простым инженером на строившийся вдалеке от Москвы комбинат за то, что происходил из семьи крещеных евреев. Жена его была потомственной русской дворянкой из семьи одного из пяти главных декабристов. С ними я провел многие годы своего отрочества, юности и даже взрослых лет своей жизни. Мы играли в футбол, ходили в кино и на вечера, ездили за город, бегали за девчонками. Ко мне они в гости почти не заходили, зато я ходил к ним очень часто.
То, что мы учились в период раздельного обучения, наложило на нас особый отпечаток, которого не было ни у тех, кто учился до нас, ни у тех, кто учился после нас. У нас было романтическое отношение к женщине, а кроме того, круг наших женских знакомств был резко сужен. С другой стороны, это породило у нас настоящие бурсацкие привычки, не сдерживавшиеся женским присутствием. Старшеклассники выходили на большой перемене на «охоту», заключавшуюся в том, чтобы изловить младшеклассника и с воплями затащить его в свой класс. С восторженными криками несчастного клали на пол, снимали штаны и мазали чернилами промежности.