На новый, 1951 год, Юра пригласил меня на вечеринку. Я был настолько утомлен, что вскоре после того, как проводили старый год, я свалился как убитый и проснулся лишь утром.
Одним из идолов дня был тогда писатель Михаил Бубеннов, бездарный графоман и антисемит. Его роман «Белая береза» был удостоив Сталинской премии. На заводе было устроено обсуждение его романа, и я, не понимая, кто такой Бубеннов, с готовностью принял в этом участие. Обсуждение превратилось в необузданное славословие. Единственным «критиком» оказался я, обнаружив в «Белой березе» темное пятно... У одного из его героев была внебрачная связь. Я выразил недовольство, заметив, что это бросает тень на советских людей. Бубеннов исподлобья слушал.
Главным общественным форумом на заводе была раздевалка, где рабочие надевали спецодежду. Все разговоры были страшно наивными, а в политических комментариях царили фантастические мифы. Я снисходительно относился к ним, но лишь потом понял, что на Трансформаторном заводе я был еще среди квалифицированных рабочих.
К весне я обнаружил, что в заводской библиотеке хранится много дореволюционной литературы. Я жадно набросился на Гофмана, которого читал и раньше. Теперь в моих руках оказались «Серапионовы братья».
Летом я взял учебный отпуск, сдал успешно экзамены, будучи уверен, что с этими оценками смогу перейти на второй курс какого-либо института. Я устал, был разбит, утратил амбиции, и мне было решительно все равно, куда идти. Было лишь непреодолимое желание получить высшее образование. Первым делом я сделал попытку перейти на какой-нибудь факультет очного Энергетического института. В то время в связи со сталинскими стройками резко расширился гидроэнергетический факультет, набиравший студентов откуда попало. Но мне с фальшивым огорчением сказали, что программы очного и заочного институтов не совпадают. Я стал выяснять, в чем же разница. Мне сказали, что курс математики очного института шире заочного. Я сразу выразил готовность досдать разницу, но со мной не хотели разговаривать. Тем временем туда принимали из самых паршивых институтов, где программы гораздо сильнее отличались от их программы, чем моя.
Мое обращение на факультет электрооборудования промышленных предприятий привело к тем же результатам. Я обратился в общую приемную комиссию Энергетического института. Председатель комиссии Филиппов, эффектный высокий худощавый человек спортивного типа, бросил на меня полупрезрительный взгляд. Я изложил ему свою, совершенно реальную просьбу. Филиппов, не говоря ни слова, встал, пошел к двери, открыл ее и громко спросил: «Кто следующий?» Меня как будто облили помоями. Филиппов ничего не знал о моем отце. Он смотрел лишь на мою физиономию и видел мое еврейское имя. Этого было достаточно. Нас не только обманывали. Нам пытались внушить мысль, что мы и в самом деле умственно неполноценные и второго сорта. Целый народ, давший государственных деятелей, военных, дипломатов, писателей, ученых, хотели умственно кастрировать и отучить от мысли, что он на что-то способен, кроме второстепенной работы.
В то же лето Дима, золотой медалист, успешно поступивший год назад на инженерно-физический факультет МИФИ, неожиданно был переведен на гораздо менее престижный приборостроительный факультет. Я уже говорил, что его отца, подозреваемого в еврейском происхождении, сняли с поста главного инженера главка. Мать Димы была потомственная русская дворянка. Отец, член партии, в отчаянии побежал в дирекцию МИФИ со справкой своего церковного крещения в детстве. Ничего не помогло. Дима был навсегда удален из теоретической физики, о которой мечтал.
Я обратился в СТАНКИН. Переговоры с деканом станкоконструкторского факультета Ананьевым не привели ни к чему. Он отказался принять меня на второй курс. То же подтвердил директор СТАНКИНа Гаврила Гаврилович Кириллов, мотивируя тем, что я с заочного отделения. Тем временем на второй курс СТАНКИНа были приняты десятки студентов из других институтов, в том числе — из заочных. Я отправился в Министерство высшего образования к начальнику главка технических вузов Аржанникову жаловаться на Кириллова, ибо право было на моей стороне. Аржанников заявил, что давно знает Кириллова и уверен в том, что тот не может сделать ошибки.
Я был окончательно сломлен. Придя в приемную комиссию СТАНКИНа, принимавшую заявления на первый курс, я спросил, на какой факультет у них самый маленький конкурс. Мне сказали, что на технологический. С чувством мазохизма я подал заявление на этот факультет на общих основаниях.