Мать заплакала, не ожидая ничего хорошего от такого развития событий, но я нашелся: «Обожди! Я сейчас приду с милицией».
Подполковник, посматривая на свои погоны, надменно ухмыльнулся.
Отделение милиции было неподалеку, в переулке со странным названием Грицевец, по имени погибшего летчика. Я сказал дежурному, что прежний владелец комнаты нас выгоняет.
— А ордер у вас есть?
— Пожалуйста!
— Пойди, — позвал дежурный милиционера, — и убери его оттуда.
Я слукавил, не сообщив дежурному, что речь идет о подполковнике. Мы молча дошли до дома, и милиционер, как и можно было ожидать, смутился, увидев перед собой офицера. Мать все еще плакала, а Мушат победоносно развалился на диване.
— Я сейчас вернусь, — растерялся милиционер.
Со специального уличного телефона он сообщил в отделение:
— Товарищ лейтенант, это подполковник!
Дежурный ни на минуту не поколебался:
— Скажи, что если он тут же не уберется, вызовешь военного коменданта!
Сказано — сделано. Призывание имени военного коменданта произвело чудодейственное влияние. Сбросив наглость, Мушат заскулил:
— Все меня обижают! Никому я не нужен!
Через два дня Мушат и его кряжистая молодая жена, медсестра из санатория, вывезли вещи, а напоследок вконец раскисший Мушат пытался даже всучить мне адрес своих друзей, с которыми отечески рекомендовал поддерживать отношения.
Этот случай наложил особый отпечаток на мои отношения с милицией. Я всегда помнил, как дежурный, не говоря ни слова, решительно и нелицеприятно встал на защиту закона.
В новой квартире было двое соседей. Был там хороший человек Костя Черемухин, мастер по декорациям в Малом театре, а другим соседом был майор Вася, уволенный за пьянку на пенсию в возрасте около сорока лет. Был у него сын, с детских лет пошедший по дороге уголовного мира. Сначала он стал бегать из дома, и однажды я нагнал его в Лебяжьем переулке. Милиционер наблюдал за тем, как я его ловлю, с расстояния нескольких метров, и не хотел мне помочь, так как событие происходило на стороне переулка, не входившей в его участок, и я должен был с огромным трудом перетащить малого на другую сторону переулка.
Жизнь возле Кремля — это нечто такое, что не может пройти бесследно в человеческой жизни, как, наверное, не может пройти бесследной жизнь возле Белого Дома. Я был в центре мировых событий. Мчался сталинский «паккард», сопровождаемый пятью лимузинами ЗИС-110, битком набитыми вооруженной охраной! Я знал правительственные маршруты и даже номера отдельных правительственных машин. Знал звуки правительственных сирен. Все, кроме Сталина и Берии, ездили на двух ЗИСах-110, причем Берия ездил на трех машинах. Хрущев и тогда выделялся оригинальностью. Он ездил не на ЗИСе-110, а на уже исчезнувшей машине ЗИС-101, которую ему подарили в 30-х годах. Но сзади ехал тот же ЗИС-110. Привычный глаз мог различить у входа в Лебяжий переулок странных людей. Зимой они носили пальто одинакового покроя, одинаковые пыжиковые шапки, длинные и широкие брюки и галоши. Летом они были в плащах и всегда держали руки в карманах. Это были топтуны, охранявшие правительственные магистрали. «Мои» топтуны охраняли участок между улицей Фрунзе и началом Каменного моста, не превышавший 50-60 метров, и ходили не останавливаясь взад-вперед все время дежурства. Всех постоянных жителей квартала они знали в лицо. Нас они не беспокоили. Их задачей было предотвращать покушения на вождей. При первых признаках покушения они должны были бросаться на покушавшихся и держать в руках оружие, которое прятали в карманах. Вряд ли кому-нибудь из них такой случай представился. Я вскоре мог отличать топтунов и радиус их действия на таких правительственных трассах, как Арбат, улица Калинина, улица Фрунзе, Каменный мост.
Все топтуны жили в одном доме, напротив Манежа, где до войны располагалась гостиница Коминтерна, известная, например, по воспоминаниям Маргарет Бубер-Нойман. Потом этот дом заняла Библиотека Ленина. После смерти Сталина топтунов разогнали.
25
Московский станко-инструментальный институт имени Сталина — СТАНКИН — имел ненормально высокий процент евреев, что отнюдь не объяснялось особой склонностью еврейского народа к металлорежущим станкам. В конце 40-х — начале 50-х годов он, наряду с некоторыми другими второстепенными и третьестепенными промышленными институтами, был великодушно оставлен как отдушина для евреев, которым было отказано в настоящем высшем образовании. В СТАНКИНе не существовало даже еврейской квоты. В некоторых группах училось по 80-90 процентов евреев. Это была одна из могил еврейских талантов. Немалое количество математических и физических, а может быть, и гуманитарных талантов было погребено в ней.