И правда, через полчаса меня сдавило со всех сторон. Было нечем дышать, ибо головы были слишком тесно прижаты друг к другу. На мне были свободные ботинки, и я очень боялся потерять их. Я согнул колени, чтобы оторвать ноги от земли. Давка была такая, что меня несколько минут носило в таком положении. Хаотическое броуновское движение толпы столкнуло меня со стариком, глаза которого были закрыты и он не дышал.
Давка у Петровских ворот была ничто по сравнению с тем, что творилось на Трубной. Я испугался, что меня вынесет к стене дома — это был бы конец. Чтобы избежать этого, я начал делать любые мелкие движения, — только бы не упереться в стену. Эта тактика принесла успех, и вскоре меня вынесло во двор около Пушкинской площади. Двор был глухой и быстро заполнялся людьми. Возникла опасность новой мышеловки. Постояв во дворе, я вновь ринулся в толпу и, пользуясь методом мелких управляемых движений, вскоре был у Пушкинской площади. Я увидел апокалиптическое зрелище. Площадь была почти пуста. Только несколько милиционеров гонялись за изобретательными одиночками вроде меня, пытавшимися незаконно пересечь площадь. Но самое опасное было в том, что толпа, в которой я находился, сдерживалась конной милицией. Людей прижимало к лошадям. Лошади ржали, перепуганные еще больше, чем люди. Опасность получить удар копытами была весьма высока. Несколько человек, стоявших рядом со мной, сговорившись, прорвались на площадь между лошадьми. Милиция не смогла отразить наш прорыв. Попав на площадь, я стал лихорадочно искать лазейки, чтобы не попасться милиции. Но все входы во дворы и подъезды были перекрыты. У одного из дворов, где ныне находится общественная уборная, стоял грузовик. Я перемахнул через грузовик, оказался во дворе и остолбенел, увидев, что происходит. Внутри двора стоял высокий трехэтажный дом, выходивший на Козицкий переулок. По его пожарной лестнице, ведшей на крышу, взбиралась вереница людей, включая стариков. Они хотели спуститься на другой стороне, чтобы выйти ближе к Дому Союзов. При нормальных обстоятельствах мало кто из них осмелился бы лезть на крышу этого дома. Но — бог умер! Нормальная жизнь кончилась.
Я не полез на крышу, а решил поискать чего-нибудь попроще. Обследовав двор, я убедился в том, что ворота, выходящие на Пушкинскую улицу, наглухо заперты. Тогда я додумался подняться по черному ходу и постучать в первую попавшуюся квартиру, чтобы меня пропустили на парадный ход. Я вышел на Пушкинскую улицу через дом, где в свое время находился Комитет советских женщин, всего в трехстах метрах от Дома Союзов. На Пушкинской, отгороженной от площади несколькими рядами грузовиков, был порядок. Тонкая очередь, тянувшаяся от площади, была прижата к стенам сплошной шеренгой солдат, державших друг друга за руки.
Я решил, что буду в Доме Союзов через час, однако путь туда продолжался шесть часов с лишним. Все думали, что очередь как-то движется — на самом деле никакого движения вообще не было: колонна просто уплотнялась. В нее постоянно тем же способом, что и я, проникали новые люди. Внезапно общее внимание оказалось привлечено к трехэтажному дому с противоположной стороны улицы: с крыши по водосточной трубе с радостным пением спускался в стельку пьяный мужик. Милиция дождалась, когда он спустится, и забрала его. Затем послышался гул со стороны того же дома, двор которого был заперт железными воротами, припертыми грузовиком. Ворота заскрипели, а грузовик подался. Но толпе не удалось прорваться. Зато со стороны Козицкого переулка раздались победные клики. Там произошел прорыв. Очередь раздулась. Шеренга солдат с трудом удерживала людей у стены. Солдатам приходилось уже стоять с вытянутыми в стороны руками. В восемь вечера шеренга лопнула. Толпа бросилась вперед. Солдаты отчаянно били бегущих руками и ногами — применять оружие им запретили.
В ста метрах от Дома Союзов был последний барьер, вернее, настоящая баррикада: несколько рядов грузовиков. На одном из них беспомощно призывал к порядку старый полковник. Все хотели проникнуть через последнее горлышко. Десятки людей оказались прижатыми к стенам возле Столешникова, оттуда слышались вопли погибающих. Меня так сдавило, что я решил, что мне приходит конец. Я выскользнул назад и стал придумывать новый план действий. В две (!) минуты я проскочил сквозь последний кордон милиции. Сделал я это, прорвавшись вдоль цепочки солдат, защищавшей левый фланг прохода. Через час я увидел Сталина. У него были черные волосы и заострившийся нос. Светлана, его дочь, одиноко плакала в углу. И это все! Бог умер...