Пленный японский адмирал написал замысловатую историю странствующего японского актера, а пленный немецкий генерал-полковник — историю герцога, имевшую скрытую антитоталитарную направленность.
45
Но кто ломает дверь?
Зачем, рыча, как дикий зверь,
Провинциальный анархист,
Уволенный семинарист
Ворвался в камеру судьи?
Ощущение освобождения и раскованности, восторжествовавшее было весной и летом 1956 года, разбудило во мне интерес к политической мысли, лежавшей за пределами официальной ортодоксии. Я бросился читать Реклю и Кропоткина, которые всегда стояли у нас дома. Меня поразил уже тогда образ общины, где можно было сочетать физический и умственный труд. Это так отличалось от унизительного изматывающего труда машинного раба, который я испытал на себе, что образ промышленного производства современного типа как неоспоримый идеал померк для меня навсегда.
В рамках этих идей я воспринимал и то, что представлялось как новый югославский опыт. Мне казалось, что Югославия приближается к тому, о чем я читал у Кропоткина. Это было полным заблуждением. Но я был не одинок в нем. Бросалось в глаза также сходство между югославской теорией и платформой рабочей оппозиции.
Но все это еще отнюдь не означало моего разрыва с официальной системой и ее идеологией. Интерес к левым радикальным идеям был все еще поиском новых путей в рамках существующего.
46
Картину унесли,
Но веянье весны
Еще касалось лиц,
Весной 1956 года Надежда Васильевна предложила мне посетить художника Фалька. По ее словам, это был замечательный художник, живший в уединении. Его не выставляли. Меня это предложение взволновало. Она уже говорила обо мне с Фальком, так, что мое посещение не стало для него неожиданностью.
Фальк жил в своеобразном доме стиля модерн на набережной около снесенного храма Христа Спасителя, где одно время собирались строить Дом Советов. Пройдя по длинному коридору с дверями по обеим сторонам (я обратил внимание, в частности, на имена Крымова и Рождественского), я попал к Фальку. Собралось с десяток гостей. Фальк показывал картины по воскресеньям. Это была мистерия, в которой священнодействовал он. Размеренно двигаясь, высокий и сутулый Фальк, которому было тогда далеко за шестьдесят, ставил очередную картину на мольберт, и гости молча и долго смотрели на нее.
Другим участником действа была его жена Ангелина Васильевна, преподавательница немецкого в Автомеханическом институте. Ангелина Васильевна была много моложе Фалька. На столе был хлеб и лук.
Говорили, что у Фалька была еще одна жен», Майя, у которой он тоже принимал гостей, но об этом я узнал позже, ибо мир его почитателей был поделен между двумя квартирами, и тот, кто бывал в одной, не бывал в другой. Я потом сталкивался с подобными разделенными мирами.
Фальк долго жил во Франции и вернулся в СССР перед войной. Сразу после войны началось гонение против формализма. Фальк стал bete noire[18] советской художественной критики и едва не сел.
Получив приглашение бывать у Фалька, я едва мог дождаться следующего раза, и всякое посещение его мастерской было для меня праздником. Я видел там известного коллекционера Костаки, а однажды — большого поклонника Фалька Святослава Рихтера.