Имя это в семье не привилось, ибо было труднопроизносимым. Среди наших книг были азербайджанские сказки издания «Academia». Героями их были неизменные Мелик-Мамед и Мелик-Ахмед. Сестры стали звать меня Меликом, а за ними и мать. Отец до этого не опускался и постоянно звал меня запатентованным именем.
Азербайджанские сказки были лишь одной книгой из большой библиотеки, приобретенной отцом по случаю моего рождения. Следуя еврейской традиции пренебрежения к умственным способностям женщин, отец не придавал рождению сестер серьезного значения. С моим же рождением он стал быстро собирать книги. Их у него было много и до этого, но главным образом по истории партии. У него был также собран ценнейший архив еврейской печати времен Гражданской войны и двадцатых годов, который был официально зарегистрирован. Кабинет его был заставлен подшивками переплетенных газет. Мне же он решил купить то, чего сам прочесть не успел и с чем у него было связано представление о культуре. Выбор этот был вовсе не плох, и это сыграло огромную роль в моей жизни. Не оказав на меня личного интеллектуального влияния, отец сделал это выбором библиотеки, часть которой привезена мною в Израиль.
Он скупил почти всю снобистскую «Academia». Это ввело в наш дом Гейне, Дидро, Шекспира, Шиллера, Плавта, Гете, Сервантеса, Теккерея, Свифта, Беранже, Мольера и многое, многое другое. Отец скупил много дореволюционной литературы, в особенности приложения к «Ниве», среди которых были Гоголь, Андреев, Гамсун, Ибсен, Гончаров. Были у нас Вальтер Скотт, Байрон, Рабле, Мопассан, Гюго, Пушкин, Горький, Толстой, Тургенев, Лермонтов, Чехов, Белинский, Державин, Вересаев, Надсон. Советской же литературы — что любопытно — было мало, за исключением Маяковского, Шолохова и Фурманова.
Анархистские пережитки отца сказались в том, что в купленной им библиотеке были книги Кропоткина. Имелся также большой набор сказок, помимо роковых азербайджанских. Были книги по искусству, в том числе прекрасно изданная дореволюционная «История русского искусства» Новицкого.
Особенное впечатление на меня производила «Детская энциклопедия» дореволюционного издания со множеством иллюстраций. На обложке каждого тома была виньетка с мальчиком и девочкой, рассматривающими в саду книгу. В энциклопедии было множество историй о всяких диковинах. Из нее еще в магазине были выдраны как антипедагогические портреты царей всех времен и народов.
Я незаметно научился читать уже в возрасте трех-четырех лет и не выпускал из рук эту энциклопедию. Другими моими любимыми книгами были «Золотой ключик» Алексея Толстого, «Русские былины», которые я знал назубок, а также «Волшебник изумрудного города», нагло украденный неким Волковым у Фрэнка Баума.
В нашей московской квартире висела репродукция с картины Верещагина с изображением двух азиатских воинов, охраняющих вход в крепость. Был и герасимовский портрет Сталина, протягивающего руку с трибуны.
Невзирая на протесты матери, отец купил пианино, рассчитывая учить меня музыке.
В 1934 году отца снова переводят в Минск. Он становится директором Института истории партии и Института еврейской пролетарской культуры, а позже становится и директором Института истории. Трудно сказать, воспринимался ли им перевод в Минск как понижение. В то время началось удаление из центра бывшей партийной гвардии, и не один отец покинул Москву в это время. Но он любил Белоруссию, любил Минск, любил еврейскую работу, от которой стал было отходить в Москве. Получив центральные посты в Белоруссии, он мог воспринимать перевод в Минск и как повышение. С Минском связаны мои первые зрительные воспоминания. Мы жили в Доме правительства в трех больших комнатах в квартире, которую отец делил с Саприцким — редактором белорусского юмористического журнала «Вожык». Наш дом находился около резиденции Совнаркома БССР, а рядом сохранялась протестантская кирха. С этим домом связано самое раннее мое воспоминание: я бегаю по большой комнате и рассматриваю только что вышедшую книгу о спасении челюскинцев. В Минске художник Вернер написал гуашью мой портрет. Портрет не сохранился. Вернер предсказал мне большое будущее. Я думаю, он хотел угодить отцу.