– А отчего умерла несчастная? – произнесла Нина, и экономка быстро ответила:
– Ах, зачахла просто, какая-то неведомая хворь ее изнутри снедала. Даже доктор до чего уж мудрый и всезнающий человек, за границей долго живший, но ничего поделать не смог…
Нине пришла в голову шальная мысль о том, что, быть может, доктор Дорн имеет некоторое отношение к кончине этой несчастной – и отнюдь не такое нейтральное, как все себе представляют.
– Я уже послала сестрице записочку, она вот-вот должна прийти. Она много не берет, но жить к себе пускает только порядочных дам. А то, знаете ли, развелась в нашем городке масса всяких…
Она поджала губы, и Нина понимающе кивнула.
– Вы имеете в виду… Грушеньку? То есть я хотела сказать: Аграфену Александровну Светлову?
Так Грушенька именовалась полным именем в романе. А в подлинном Скотопригоньевске, интересно, тоже?
Прасковья, вспыхнув, стала с грохотом собирать посуду.
– Вот ведь змея подколодная! По виду ведь и не скажешь, что падшая женщина – такая скромница, такая красавица. А в глазах чертенята! Она и к доктору подкатывала, за ним посылала, потому что, видите ли, дурно ей сделалось. Доктор потом со смехом поведал, как она его… соблазнить пыталась!
Кончик длинного носа Прасковьи воинственно затрясся, и Нина не без иронии заметила:
– Не сомневаюсь, что доктор выдержал сие нелегкое испытание с честью.
Из коридора послышалась мелодичная трель, и Прасковья, гремя подносом с посудой, выбежала прочь.
А через несколько минут вернулась с женщиной, как две капли воды похожей на нее, своей сестрицей Пульхерией Ивановной: такой же низенькой, плотной, болтливой. Только не в сером платье, а в синем.
Уж, судя по имени, не из «Старосветских помещиков» ли?
– Ах, как рада с вами познакомиться! Раз доктор вас рекомендует, то никаких сомнений быть не может! Мы немедленно поедем к нам! Где вещи ваши?
Нине пришлось признаться, что вещей у нее не было.
– Путешествую налегке… Однако буду признательна, если порекомендуете мне магазин дамской одежды, где бы я могла приобрести себе кое-что для гардероба…
Она посмотрела на оставленные доктором Дорном деньги.
Спустя час с небольшим они покинули галантерейную лавку на Большой улице и, сопровождаемые мальчиком-посыльным, тащившим целый ворох свертков, уселись в пролетку и направились к дому Пульхерии Ивановны.
Нина, облаченная в соответствовавшее эпохе платье, наотрез отказалась менять свои удобные туфли и все время незаметно сводила и разводила плечи, стараясь привыкнуть к новому, такому неудобному, облачению. Хорошо, что хоть от корсета еле отвертелась – все-таки дамы в Скотопригоньевске такого, в отличие от столичных модниц, не носили!
Волосы, как того и требовали приличия, Нина перед большим зеркалом в лавке дамского платья зачесала назад и прикрыла весьма уродливой шляпкой, сочтя, что она все-таки лучше, чем платок.
И поняла, что выглядит просто ужасно.
Пульхерия, завидев ее, всплеснула руками.
– Ах, да вы такая красавица, Нина Петровна! Вам необходимо остерегаться местных ловеласов. Слышала я, что старый Карамазов – дядюшка ваш… Вы уж простите великодушно, но ноги этого проходимца в моем доме не будет! И старший сын его тоже не лучше!
Пролетка остановилась перед внушительным каменным строением, оказавшимся домом Пульхерии. Та вместе с мальчиком-посыльным затащила покупки Нины по крутой лестнице на последний этаж, в каморку под самой крышей.
Комната была небольшая, убого обставленная и, насколько Нина теперь была в курсе, сдаваемая Пульхерией по совершенно заоблачной цене, которую та, конечно же, с учетом рекомендации доктора Дорна и своей сестрицы понизила.
Вероятно, при этом накинув пару целковых…
Тоном профессионального маклера XIX века Пульхерия вещала:
– Отличная квартира для одинокой порядочной дамы. Великолепный вид прямо на Никольскую церковь…
Нина подумала, что от трезвона колоколов никуда не деться.
– Прочный дубовый шкаф, доставшийся от моей тетушки, пусть земля ей будет пухом…
Нину так и подмывало обратиться к шкафу: «Дорогой, многоуважаемый шкаф!», однако она сочла, что Пульхерия явно не поймет литературной аллюзии.
Опять Чехов (хоть и другая пьеса) – она что, думает о докторе Дорне?
– Кровать, прелестный офорт с видами нашего Скотопригоньевска, выполненный, кстати, моим достопочтенным супругом, Федором Михайловичем…