До нее донесся голос приказчика:
– Да, милостивый государь Иван Федорович, ваши заказы намедни поступили. Вот, прошу…
Иван Федорович… Услышав знакомое имя, Нина встрепенулась и, бросив простукивать полки, подошла чуть ближе, прислушиваясь к чужой беседе.
Молодой человек, который, как она подозревала, был средним братом Карамазовым, тем самым, который беседовал с чертом, быстро пролистывая поданный ему фолиант, заявил:
– Так, так, так… А почему не весь заказ?
Приказчик, понизив голос, произнес:
– Иван Федорович, помилуйте, ряд книг, которые вы желаете, запрещен цензурой. Я, конечно же, никому не скажу, что вы их приобрести желаете.
– Мне плевать, скажете или нет. Сколько хотите за то, чтобы достать?
Приказчик, понизив голос еще сильнее, что-то прошептал, и Нина, желая услышать, что же он произнес, подалась вперед и наткнулась на стопку книг, которые, рассыпавшись, полетели на пол, создавая неимоверный шум.
Иван Федорович Карамазов, дернувшись, обернулся и, уставившись на Нину, крайне нелюбезно произнес:
– Мы разговариваем, а вы, сударыня, нам мешаете!
Приказчик бросился поднимать книги, а Нина, не привыкшая, чтобы с ней так обращались, к тому же малоприятные молодые люди, герои нелюбимых романов, подошла к нему и выпалила:
– Ну, как поживает «Великий инквизитор»? Вы брату-то голову подобными вещами не морочьте, он юноша впечатлительный.
Иван Карамазов дернулся, словно она его плетью ударила, а Нина, довольная произведенным эффектом, продолжила:
– И сами эзотерикой не увлекайтесь. Черт вас еще не навещал?
Молодой человек, лицо которого вдруг позеленело, стал судорожно собирать с прилавка книги.
– Ага, вижу, навещал! Только не надо думать, что это настоящий черт! Быть может, просто надо пить меньше и наркотиками не увлекаться?
Иван Карамазов, взволнованный до такой степени, что не сумел удержать книги, уронил их и бросился поднимать фолианты. Нина, чувствуя, что переборщила, использовав запретные знания, доступные ей в своей роли читателя романа, который вдруг обернулся реальной жизнью, опустилась и стала помогать Ивану.
– Фейербах, Шопенгауэр, Ницше. Ага, и занятные произведения по магическим культам… Очень интересно, Иван Федорович!
Вырвав у нее книгу по магии, молодой человек злобно воскликнул:
– Что вы ко мне пристали? Мы что, знакомы? Не помню что-то. Понимаю, они вас ко мне подослали!
Нина пожала плечами.
– Думаете, вы так интересны Третьему отделению или кому-то там еще? Уверяю вас, я не полицейский шпик!
Иван Федорович, на лице которого возникла и тотчас пропала странная улыбка, от которой сделалось не по себе, произнес:
– Нет, я не о полиции веду речь. А о них!
Собрав книги, он положил их на прилавок и заявил:
– Милейший, пришлите мне их по известному адресу! А обо всем прочем мы поговорим с вами позднее, tête-à-tête!
И, не прощаясь, вышел.
Нина, посмотрев ему вслед, вдруг приняла спонтанное решение и бросилась вслед за этим малоприятным типом.
Нагнав его на улице, она произнесла:
– Иван Федорович, джентльмен не должен бросать даму, не пожелав ей хорошего дня!
Карамазов‑средний, не останавливаясь и не оборачиваясь, буркнул:
– Вечер уже. Да я и не джентльмен!
Нина в сердцах воскликнула:
– О, в этом не может быть ни малейших сомнений! Да, вы не джентльмен, а всего лишь один из Карамазовых! Причиняющий людям боль и страдания, каждый на свой лад. Вы вот – книжный червь, ученый муж, явно считаете себя умнее всех в городе, не исключено, умнее всех в мире. А на самом деле это не так. Вы – напыщенный юнец двадцати четырех, если мне правильно вспоминается, лет, не без талантов, явно начитанный, однако с тяжелым характером и непомерно раздутым самомнением, которое происходит вообще-то из страхов, неуверенности в себе и, подозреваю, крайне несчастной личной жизни – в том случае, конечно, если у вас личная жизнь вообще есть, Иван Федорович!
Нина не сомневалась, что Иван Карамазов или никак не отреагирует на ее тираду, или обругает ее, однако она высказала ему все то, что когда-то, во время чтения «Братьев Карамазовых», терзало ее.
И что она бросила в лицо самому герою. Ну, не в лицо, а в его сутулую спину.
Карамазов, в самом деле развернувшись, уставился на Нину, однако на его лице, надо признать, красивом и даже одухотворенном, возникла отнюдь не гримаса ярости, а добрая улыбка.