Когда капитан трясущимися руками снова подал трубу И’Хоме, она, взволнованная всеми этими мыслями, узрела нечто еще более грандиозное: ей открылся вид на древнюю гавань Алуна. И какой вид! Только Вороненая Цепь сохранила с Века Чудес карты Джекс-Тота, но, хотя эти реликвии точно направили цепистов к цели, никакие значки не могли передать все величие здешних мест. Зеленая листва пробивалась сквозь застывший водопад из камня цвета слоновой кости, что разбегался по всей кромке бухты веером причалов. И’Хома заметила, что сооружения сильно повреждены, но не полностью разрушены, и кивнула, признавая мудрость Падшей Матери. Сад Звезды вовсе не был нетронутым раем, где праздные могли собирать те же плоды, что и усердные, а местом, предназначенным для достойных душ, что готовы потрудиться ради его восстановления.
Ангелы в черных доспехах расселись на крышах и пристанях, четко выделяясь на фоне бледных камней города, который они охраняли пятьсот лет, ожидая прибытия Черной Папессы. И’Хома вернула подзорную трубу дрожавшему рядом с ней капитану. «Что ж, наверное, это правильно, когда бренное трепещет перед божественным, воздавая должное истинному могуществу», – подумала она, выпрямившись на своем тиковом троне на носу корабля. Но даже сейчас, когда мир смертных остался за спиной, а впереди сверкает в солнечных лучах бессмертное величие, та боль, что угнездилась в сердце И’Хомы еще со Дня Становления, продолжала крепнуть. Таким было ее последнее искушение – скорбь из-за стремительного помешательства дяди и нечестивые надежды, что вылуплялись, подобно личинкам, из этой скорби. И то, как страстно она желала, чтобы он излечился и чтобы разум вернулся к нему, шло вразрез с самым дорогим для нее – с верой в Падшую Матерь, способную помочь лишь тому, кто сам хочет помочь себе. Шанату был слишком далек от этого.
– Умоляю, умоляю, умоляю… – бормотал он, скорчившись на палубе у нее за спиной.
Но И’Хома не отрывала взгляда от приближавшейся гавани. Не хватало еще, чтобы охранники увидели слезы в ее глазах.
А некогда блистательный учитель снова и снова разбивал ее сердце своими безумными причитаниями:
– Я ошибся… Мы все ошиблись… Не ходи туда, вернись назад… Назад… Это очередная уловка Обманщика, еще одна ловушка… Они – не ангелы, а самые настоящие демоны, и они уничтожат Звезду! Джирелла, умоляю тебя, остановись, ты должна остановиться…
– Заткните ему рот! – бросила через плечо И’Хома.
То, что Шанату назвал ее мирским, а не папским именем – слишком вопиющее святотатство даже для приговоренного отступника, имеющего право на последнее слово. Как низко он пал! Все годы ее правления был рядом, помогая и воодушевляя. С тех пор как по условиям перемирия с королевой Индсорит Шанату был вынужден покинуть святой престол, его советы значили для И’Хомы больше, чем мнение всех остальных собратьев, вместе взятых. Кто мог понять всю тяжесть бремени понтифика лучше, чем ее предшественник? Он прослужил голосом Падшей Матери дольше, чем прожила И’Хома, и его отречение – не более чем стратегический ход… Спасительница продолжала говорить с дядей, тогда как И’Хома лишь изредка улавливала ее шепот, в ходе самых напряженных ритуалов, и целиком полагалась на дядю в истолковании воли Всематери.
Потом наступил День Становления, когда преданные слуги Падшей Матери заглянули в окно, открывшиеся во Вратах Диадемы, и узрели Сад Звезды и его ангельское воинство. Все те, чьи глаза были затуманены Обманщиком, отшатнулись и помрачились рассудком от этой картины благодатного совершенства. Это было настоящее испытание и для самой И’Хомы, но Падшая Матерь защитила ее и призвала к себе.
Жалость – это тяжкий грех, а милосердие и того хуже, но все же, когда пришла пора, она не смогла обречь Шанату на муки, доставшиеся другим ложным священнослужителям. «Конечно же, тот, кто сидел у ног самой Падшей Матери, еще может быть спасен, – убеждала она себя. – Конечно же, одного взгляда на Джекс-Тот хватит, чтобы вернуть разум верному слуге Всематери, посвятившему всю свою жизнь возрождению Сада Звезды».
Смертным свойственна подобная самоуверенность. Папесса И’Хома взглянула на бушприт с причудливой резьбой, и в тот момент, когда ее армада уже подплывала к прекрасной белой гавани Джекс-Тота, а собравшиеся на берегу черные ангелы трубно возвещали о ее прибытии, она отдала самый трудный приказ за все время ее папства:
– Распните моего дядю на мачте, но прежде отрежьте ему язык. Наши спасители не должны увидеть среди нас ни одного отступника.
Кок только эти слова слетели с потрескавшихся от соленого ветра губ И’Хомы, на душе у нее стало легче, и отказ от последней привязанности к обманчивому телесному миру немедленно вызвал отклик с берегов Джекс-Тота. Огромные существа цвета слоновой кости выплыли из бледно-голубой бухты, чтобы поприветствовать ее флот. Эти левиафаны тащили за собой листья размером с корабль цепистов, а гораздо меньшие крылатые создания такого же окраса слетели с мыса, окаймлявшего гавань. На глаза И’Хомы навернулись слезы при виде детей Падшей Матери, выросших из семени Обманщика чудовищами, но все же призванных сыграть не менее священную роль, чем сама Черная Папесса. Наконец-то Пастырша Заблудших вернулась домой. Она вручит ключи от Звезды небесным воинам, и те отправятся очищать мир от греха.