Сев, он наконец понял, что смутно беспокоило его с того момента, как повозка запрыгала по ступеням храма. Полковник больше не чувствовал боли, поворачивая голову, или, как он тут же выяснил, распрямляя покалеченную спину, или растягивая в довольной улыбке шрам на щеке. Доминго медленно согнул заключенную в лубок руку. К запястью, еще пять минут назад казавшемуся таким же разбитым, как и сердце, хоть и не вернулась прежняя свобода движений, но оно совершенно определенно перестало болеть. Может быть, это Хортрэп наколдовал? Доминго не верил в чудеса, независимо от их источника, но по такому случаю готов был сделать исключение.
Увы, воодушевление длилось недолго: он попытался шевельнуть левой ногой и чуть не взвыл от боли, но так и не заставил проклятое бедро подчиниться. Нога оставалась дряблой и неподвижной, и внутри у Доминго все закипело от разочарования. Конечно, хорошо, что он теперь избавлен от мучений, но много ли в этом проку, если нельзя встать и вышибить кое-кому зубы?
Вероятно, пока он выяснял степень своего нежданного выздоровления, Чи Хён успела выйти из Врат. Доминго слышал голос генерала, но не видел ее. Оглядевшись по сторонам с задка фургона, он заметил, что двери храма, ведущие в пустоту Врат Отеана, все еще открыты. Но многоярусная сцена впереди оставалась вне видимости. Чи Хён стояла где-то рядом, у подножия этой громадины, а императрица наверняка хмуро смотрела с высоты, когда отвечала генералу кобальтовых. Доминго считал особым достоинством то, что не говорил на высоком непорочновском, так что этот разговор ничего для него не значил… пока полковник не уловил угрожающие интонации, понятные всем без исключения.
Доминго не видел говоривших и не мог толком расслышать слова, так что ему оставалось лишь догадываться, чем вызван гневный тон императрицы. Может быть, генерал Чи Хён недостаточно низко ей поклонилась? Как это похоже на проклятых непорочных: сначала воспользоваться темным колдовством, чтобы заключить союз против орды демонов из Затонувшего королевства, а потом поссориться из-за этикета. Доминго окликнул Феннека, собираясь спросить, не стоит ли подняться наверх, чтобы хорошенько отшлепать императрицу и научить ее хорошим манерам, но ему помешал донесшийся от платформы крик, за которым последовал протяжный свист десятков стрел, выпущенных одновременно.
Крик оборвался, как обычно бывает, когда стрелы попадают в цель.
– Нет! Нет!..
Феннек пошатнулся и ухватился за фургон. Вероятно, ему было видно, что происходит. В следующий миг удивление от того, какой оборот приняли переговоры, сменилось пугающей пустотой в груди полковника. Усбанский Негодяй рванулся к боковой стороне платформы, вытаскивая на бегу меч. Чем бы ни закончилась его атака, это все равно будет означать полную катастрофу.
– Нет!
Однорогая ведьморожденная бросилась следом, но двигалась намного быстрей, и в ее голой ладони меч оказался раньше, чем в кожаной перчатке Негодяя… и вернулся в ножны так стремительно, что Доминго усомнился бы, появлялся ли он вообще, если бы не видел, как анафема ударила его навершием по затылку Феннека.
Указ королевы Индсорит о доукомплектовании каждого имперского полка цепистскими ведьмами был главной причиной, по которой Доминго подал в отставку. Он предпочел уйти с военной службы, лишь бы только не связываться с анафемами. Но сейчас, увидев, насколько легко расправилась ведьморожденная с таким бывалым бойцом, как Феннек, поневоле признал, что эти создания способны приносить пользу. Усбанский Негодяй рухнул не пикнув, и это еще один плюс анафеме – оглушить противника рукоятью меча не так просто, как кажется, и мало кому это удается с первого раза. Ведьморожденная подхватила Феннека, не дав ему упасть на рыжую гравийную дорожку, и перебросила через плечо, хотя сама была намного ниже ростом.
У входа в храм поднялся переполох. Доминго успел заметить, как генерал Чи Хён проскользнула внутрь и помчалась прямо к Вратам. Это более чем неожиданно и…
Он вздрогнул, когда что-то тяжелое плюхнулось рядом с ним на устланное сеном дно фургона. Это оказался Феннек, с нависшей над ним седоволосой анафемой. Та набросилась на Доминго с быстротой акулы, охотящейся на мелководье, обнажив такие же острые, как у акулы, зубы.
– Доминго Хьортт, барон Кокспара и командир Пятнадцатого полка, – сказала она на багряноимперском, – дайте клятву подтвердить то, что сейчас услышите от меня, или умрете на месте. – Доминго не успел даже возмутиться, как анафема добавила: – Меня зовут Чхве, и я ваш телохранитель. Не приставленный кобальтовыми охранник, а имперский охранник, обязанный защищать и помогать. Генерал Чи Хён разрешила мне остаться с вами, учитывая ваши ранения. Я ваш телохранитель. Поклянитесь, что это так.
– Впервые слышу, – выдавил Доминго, в равной степени раздраженный как близостью клыкастой пасти, так и вполне человеческим запахом калди, исходящим из нее. – Что вообще тут тво…
– Я сгрызу до костей мясо с вашего лица, – прорычала красноглазая ведьморожденная. – Или подберусь к императрице Рюки и отомщу за друзей. Только вы можете решить, какой дорогой мне идти, Доминго Хьортт, барон Кокспара. Императрица захочет допросить пленного имперского полковника. Имперского полковника должен сопровождать телохранитель, это вопрос чести. Телохранитель всегда должен быть рядом с ним – поддерживать его и переводить все, что ему скажут. Имперский полковник будет настаивать на этом, или я сгрызу до костей мясо с лица имперского полковника. Ну же, поклянитесь.
– Я… – В пасти не хватало клыков, но оставшихся было вполне достаточно, и, не дожидаясь, когда ему откусят нос, полковник продолжил: – Я клянусь, демоны тебя подери, клянусь! Ты Чхве, мой телохранитель. Клянусь честью.
– Честью – это хорошо.
Чхве выпрямилась и напустила на себя вид полнейшего равнодушия. Доминго чувствовал, что понимает в происходящем не больше, чем лежащий рядом без сознания Феннек.
– Мы оба проиграли сегодня, Доминго Хьортт, барон Кокспара. Но вместе можем все исправить.
Кобальтовые вокруг заволновались, чего и следовало ожидать после бегства их генерала через Врата Отеана, но Доминго не мог следить за ними так же, как за внезапно заплакавшей ведьморожденной, что не сводила красных глаз с императрицы Непорочных островов. Доминго задумался, было ли его решение вступить в сговор с Черной Папессой, чтобы отомстить за смерть Эфрайна, таким же оправданным… и таким же обреченным? Чхве радуется этой сделке ничуть не больше, вынужденно признал он, но разве жажда мести не приводит порой к самым диковинным союзам?
Глава 4
Врата Отеана забрали Чи Хён, как уже случилось однажды, но на этот раз не отпустили ее в следующее мгновение. Во время первого прохождения она зажмурила глаза и не открывала до тех пор, пока Феннек не вывел ее через жуткий портал к теплому ранипутрийскому солнцу. Сейчас же Чи Хён вошла во Врата с открытыми глазами.
Здесь, в Изначальной Тьме, на самом деле не было темноты – одна лишь серость. Чи Хён словно плыла в густой пелене тумана, но вдруг почувствовала, как проходит сквозь холодную гладкую мембрану – будто невидимая завеса скользнула по лицу. Чи Хён встревожилась, не закроет ли эта завеса ей рот и нос, и стоило об этом подумать, именно так и случилось. Мембрана раздувалась и опадала при каждом вздохе… По крайней мере, Чи Хён так показалось, но удушья она не чувствовала, только поначалу совсем ничего не видела вокруг. Потом сквозь мглу начали проступать силуэты, неясные и мерцающие, и появилось отчетливое ощущение, что ее затягивает в водоворот, уводя по сужающейся спирали вниз, все быстрей и быстрей. Что-то продолжало тащить, щекотать и подталкивать, и, хотя глаза уже привыкли к темноте, она все же не могла ничего различить в движущемся тумане, сменившем бесформенную тьму. Мгновение назад ее как будто окружала стая серебристых угрей, плывущих в морской глубине, а в следующий миг она словно проскользнула в глотку какого-то огромного зверя, и хотя эти стремительные изменения делали происходящее похожим на сон, отчего-то оно казалось более реальным, чем все, что Чи Хён довелось испытать прежде. Мало того, в глубине души она испытывала удовлетворение оттого, что оказалась здесь; она словно пребывала в уютном сне, одновременно ощущая сладкий трепет пробуждения, когда мимолетное сменяется постоянным. Это было просветление, о котором грезили мудрецы, чтобы навсегда поселиться в радостном мгновении освобождения разума из плена плоти, и – подумать только! – это напоминало тот самый рай, обещанный проповедниками Цепи, место, где безгрешный дух спасется от бесконечных сомнений и тревог, отягощающих человека. Если бы она не была сейчас бесконечно далеко от привычных смертному ощущений, то наверняка заплакала бы от чувства приобщения к совершенству, от осознания того, что это умиротворение станет теперь для нее основой существования и ничто больше не сможет потревожить ее.