— Кроме вас, никого важного в моей жизни нет. Тимофееву, — морщится как от боли, — я не видел с того самого собрания.
Мне почему-то хочется ему поверить. Не ради прощения, а чтобы погасить ревность. Она мне мешает, отравляет изнутри. Каждую минуту. Стоит только подумать, вспомнить и внутри снова вскипает лава.
— Я не против твоего общения с сыном, но только если ты не будешь тащить за собой свою личную жизнь. Мне не нужны разборки с твоими пассиями. Хоть с Любой, хоть с…
— С кем? — криво усмехается.
— Да откуда я знаю с кем? Мало ли сколько ты девок за это время ты сменил.
— У меня никого не было, и я никого не менял.
Я замолкаю. Прохожу мимо него к окну и смотрю наружу, пытаясь найти внутри себя островок спокойствия.
— А ты? — напряженный вопрос в спину.
— Что я? — оборачиваюсь к нему, — ты спрашиваешь, сидела ли я тихо в уголке и хранила верность своему…бывшему? Нет, не хранила.
Чувствую какое-то дикое, звериное удовлетворение. Особенно когда замечаю, как нервно дергается его щека.
— Замуж собиралась.
Вру.
— Любовь у нас была такая, что воскресила после того, как ты катком по мне проехался.
Опять вру.
— Но я не смогла навесить на него чужого ребенка, и мы взяли паузу. Чтобы все осмыслить, разобраться в себе.
Боже, да зачем все это? Для чего я несу всякую ересь?!
Мне что от этого легче станет? Рубцы на сердце рассосутся? Или произойдет перегрузка памяти?
Ответ, прост. Мне хочется, чтобы Краеву тоже было больно.
И, кажется, я достигаю своей цели, потому что выглядит он хреново.
Ну! Давай же, Злата, радуйся! Прыгай от восторга! Смейся демоническим хохотом и танцуй. Ты заслужила.
Мне так весело, что сейчас стошнит…
— Давай оставим тему наших отношений за дверью, — хриплю, аж горлу больно, — взрослые свободные люди, имеем право делать что захотим, но говорить об этом не приятно, ни мне, ни тебе.
Смотрит исподлобья. Я не могу разобрать этот взгляд, моя проницательность дает сбой. Впрочем, как и все остальное. И с головой беда, и с сердцем, и вообще со всем организмом в целом. Меня ведет, и я хватаюсь за столешницу, чтобы не упасть, шумно выдыхаю и опускаюсь на стул.
— Злат, тебе плохо? — Миша уже рядом. От его прикосновений тепло, но больно. Я веду плечами, в попытке стряхнуть с себя его руки, но он продолжает держать.
— Миш, все хорошо. Просто голова закружилась. В роддоме предупреждали, что в первое время такое может быть. Сейчас отдышусь…
Отдышаться мне не дает громкий плачь из комнаты.
— Проснулся, — вздыхаю и все-таки выскальзываю из рук Краева.
— Тебе помочь?
Почему бы и нет. Раз хочет быть отцом, то добро пожаловать в мир полных памперсов и срыгушек.
— Тщательно мой руки и приходи.
Пока Михаил в ванной, я иду к сыну. Он лежит в своей кроватке и кажется таким крохотным, что на глаза наворачиваются слезы.
— Ты мой, хороший, — беру его на руки, прижимаю к груди и успокаиваю, неспешно покачивая, — сейчас мы тебя помоем, переоденем, накормим.
Выкладываю его на пеленальный столик и начинаю распаковывать.
— Что мне делать? — спрашивает Краев, заскакивая в комнату.
Нервничает, глаза блестят, руки подрагивают. На меня он даже не смотрит, зато не отрываясь следит за Артемом.
— На, выкини, — сую ему в руки теплый, полный свежего добра памперс, — замотай только поплотнее.
Пока Миша изумленно таращится на ароматный подарок, я обтираю ребенкину попу салфетками.
— Что любуешься? Выбрасывай. Или если хочешь, можешь забрать себе. На память.
— Кхм, — кашляет и скрывается на кухне. Слышу, как шуршит мусорный пакет и хлопает дверца ящика. Возвращается. Получает еще ворох использованных салфеток. Снова идет выбрасывать. — Что дальше?
— Дальше его надо помыть.
— Как? — в голосе неприкрытый испуг, — его ж взять страшно. Поломаешь.
Мне тоже первые дни в роддоме было страшно, сейчас уже попривыкла, хотя иногда сердце все равно заходится, от мысли, что могу сделать что-то неправильно и навредить.
— Вот, смотри, — поднимаю кроху со столика, переворачиваю пятой точкой кверху, — одной держишь. Второй моешь.
Краев стойко выдерживает показ гигиенических процедур, вникает, будто собрался в следующий раз сам это делать. Даже пытается самостоятельно надеть новый памперс.
— Молодец, — хвалю, но когда уходит выбрасывать очередные салфетки, по-быстрому переклеиваю липучки, так чтобы подгузник не сползал.
— Почему он кряхтит и чмокает?