Внутри его, наверное, тоже рвет и порет, но снаружи он спокоен, и я цепляюсь за это спокойствие, пытаясь удержаться от истерики.
И все-таки всхлипываю.
— Злат? — поднимает на меня внимательный взгляд.
Я только мотаю головой, зажимаю себе рот рукой и отворачиваюсь к окну.
Жутко! Настолько, что по коже бежит мороз, и меня снова перетряхивает. Я боюсь закрыть глаза, потому что сразу вижу посиневшие губы сына, и то, как он им пытается ухватить глоток воздуха.
— Злата, — настойчиво зовет Краев.
Я обращаю к нему шальной, затравленный взгляд.
— Ммм, — все, на что способен мой речевой аппарат.
— Выдыхай, все закончилось.
— Не могу, — едва шепчу.
— С ним все в порядке.
Зато не в порядке со мной. Теперь мне самой не хватает кислорода. Паническая атака. Я смотрю на Мишу и ничего не могу сказать, только по щекам ручьем бегут слезы.
— Тише, Злат, — одной рукой притягивает к себе. Целует в висок, потом прижимается к нему лбом, — все хорошо.
Я не могу сопротивляться, не хочу. Наоборот, цепляюсь за него, как за единственное светлое пятно в непроглядной тьме. Дышу. Слышу, как он что-то нашептывает мне на ухо, утешает, ни черта не понимаю, но чувствую, как его тепло проникает под кожу, постепенно выдавливая лютый холод, сковывающий движения.
— Спасибо, — проглатываю слезы, — если бы не ты, Артем бы…я бы…
— Ты бы справилась.
— Я струсила. Затормозила. Затупила. Называй как угодно…
— Ты бы справилась, — повторяет упрямо.
Мне страшно, что в следующий раз его может не оказаться рядом, а я буду все так же тупить и жевать сопли.
— Спасибо, — снова благодарю, сильнее сжимая пальцы на его куртке.
Наши взгляды цепляются друг за друга. Проникая, заполняя, размазываясь. Выворачивают наизнанку, вспарывая старые раны и тут же залечивая. Он так близко, что я чувствую, как надрывно лупит по ребрам его сердце.
Сближаемся. Медленно. Сомневаясь. Разрывая старые оковы и мучительно боясь снова оступиться.
Я готова его поцеловать. Не только из-за благодарности, а потому что наконец понимаю и принимаю, как много места он занимает в моей жизни, несмотря ни на что. Я хочу его тепла. Хочу хоть на мгновение вернуться назад, в то время, когда мы дышали только друг другом и не могли надышаться. Я хочу прежних нас.
Я бы сделала это, но Краев опережает. Притягивает меня к себе и просто крепко обнимает, а я утыкаюсь ему в шею и жмурюсь.
Сердце гремит, спотыкаясь через раз. На руках сонно чмокает соской Артем.
— Давай съездим к врачу. Просто чтобы убедиться, что все в порядке, — предлагает Миша спустя пару минут.
Мне жалко и страшно его отпускать, но нахожу в себе силы чтобы отстраниться и кивнуть. Краев медленно проводит пальцем по моей щеке, стирая соленую каплю и выскакивает из машины так, будто за ним черти гонятся.
Мне снова холодно, и чтобы согреться я плотнее прижимаю к себе драгоценный кулек, мысленно благодаря небеса за то, что его отец был рядом.
Глава 20
После случая с Максимом у меня внутри что-то перевернулось. Я была в смятении. Смесь ноющей боли и ожидания непонятно чего мешала дышать, настойчиво терзая меня изнутри.
Можно ли простить? Все чаще этот вопрос посещал мои мысли. Можно ли забыть предательство и дать человеку еще один шанс? Что правильнее — обрубить все нити, или признать, что жизнь сложнее, чем кажется, и попытаться ее принять.
Я не знала. И тот и другой вариант меня убивал, выкручивая нервы по максимуму. Как простить, когда своими глазами видела? И как отвернуться окончательно, если сердце болит от одной мысли, что больше не увижу.
Я снова привыкла к тому, что Краев рядом, приросла, и порой ловила себя на том, что жду, когда он придет. Возможно, это из-за того, что я постоянно была дома, и вся моя жизнь крутилась вокруг ребенка, и когда станет полегче и посвободнее — дурман пропадет. Выйду на работу, буду общаться с людьми, встречу «того самого».
Безжалостный внутренний голос нашептывал, что уже встретила. Что Краев и есть тот самый. Тот, кого полюбила до беспамятства, тот кто причинил дикую боль и тот, кто теперь рядом изо дня в день, пытаясь доказать свою преданность и добиться моего прощения.
Я запуталась. Границы между нами все больше размывались, и я тонула в своих противоречивых ощущениях. Быть жестокой стервой не так уж и просто, когда подмечаешь детали, видишь, как человек старается, молча, ничего не требуя взамен.
Миша не изводил меня разговорами, охапками цветов и слезливыми серенадами под окном. Он прекрасно меня знал и понимал, что вся эта дребедень и красивые, наполненные пафосных обещаний слова бесполезны. Он просто помогал изо дня в день незаметно проникая все глубже, становился незаменимым и нужным. Он никогда не рычал «р-р-р, моя, не отпущу», не лапал мои коленки алчными взорами и не пытался зажать, прикоснуться и добиться состояния предающего тела. Знал, что после такого станет еще хуже, и я не та девушка, которую можно поймать на крючок вожделения.