Андриан Никонович Поливода тоже не ожидал такой развязки. Машины въехали в село, едва забрезжил рассвет, он вышел из хаты, увидел эсэсовцев и полицаев и понял, что опоздал, Рауха обошли, теперь ясно, почему он не сообщил о числе. И они: староста, Окунь и Орлик — не выйдут уже встречать карательную экспедицию во главе смиренного села. Они и списки приготовили самых ненадежных, и другие списки — собранных даров, и еще одни — уже расстрелянных и тех, кого, связав, заперли в школе под охраной, чтобы потом передать в руки правосудия. Нет, не удалось спасти Залесы от расправы, каратели прибыли, не уйти отсюда ни одной живой душе, и все сгорит до колышка; погибнет теперь село, и ему, Поливоде, делать здесь будет нечего, маяться ему на старости по миру, не изведать ему испуганного уважения за спасенное село, ведь нынче, если кто и останется в живых, тебя, староста, сожгут, убьют или зарежут, еще, гляди, и эти, не раздумывая, расстреляют за компанию с другими. Вот тебе и староста, довел село до гибели.
И все же, пересилив дурную слабость в ногах, Андриан Никонович побрел к легковому автомобилю; его серый брезентовый верх был откинут, а на нем, невольно бросилось в глаза, расплылись темные пятна — следы росы; в автомобиле сидели несколько человек, самого высокого начальника выделил безошибочно, хотя тот и был одет в гражданское, — среди водителя, охраны и еще двух неизвестных, которых, скорее всего, привезли на расстрел, узнать его не составляло труда.
— Староста села Залесы, — представляясь, старался, чтобы в голосе не отразились страх, волнение, чтобы голос невольно не прозвучал льстивым, угодническим: что заслужил, то и получишь, зачем теперь пищать?
Зельбеманн, сидя спокойно, измерил его взглядом, посмотрел прямо в глаза, увидеть в его взгляде Поливода ничего не смог, одно спокойствие, нисколько не проясняющее ситуацию.
— Староста? Это хорошо, — сказал погодя Зельбеманн, застегивая верхнюю пуговицу на плаще; немного помолчав, снова обратился к Поливоде.
— Догадываетесь, с какой целью прибыли?
— Да уж догадываюсь, — невольно вздохнул Андриан Никонович.
— Жаль?
— Мы люди подневольные, — снова вздохнул Андриан Никонович, — как прикажете, вам видней.
— Ну, мы сверху тоже видим плохо, вам здесь, на месте куда видней, — широко улыбнулся Зельбеманн.
И тогда Андриан Никонович неторопливо, пытаясь говорить внятно, выложил свой план, какие у них имелись намерения, выложил, не выдавая Рауха, он вовсе не предлагал, не советовал, как лучше следовало бы поступить, сообщал только факты — намеревались сделать так-то и так-то, и передал списки.
— Похвально, — оценил Зельбеманн, перелистав списки, — план вполне приличный. Вот если бы к этому додумались во всех селах, наверняка хлопот бы поубавилось. И крови. Для остальных районов круговая порука — самый лучший метод. Слышите, Михайлич? — Зельбсманн повернулся к арестантам. Поливода посмотрел следом и узнал Володьку Михайлича, долго же тот в сорок первом шлялся по Залесам, пока не поволочился в партизаны и не стал комиссарить, а теперь, видишь, из-за таких, как он, суета… — Круговая порука, — продолжал Зельбсманн, — спасая себя как единый организм, село сообща отсекает загнившие части. Сообща! И потом неизбежно ищет у нас защиты от партизан. Такие-то дела, Михайлич. Этот староста имел шанс спасти Залесы, я прекрасно понимаю его мотивы. Но село, к сожалению, погибнет. Теперь, Михайлич, будем считать, что погибнет оно исключительно из-за вас.
На заднем сиденье автомобиля никто не шевельнулся, и у Поливоды вспыхнула в душе такая злость, что сейчас он готов был оттолкнуть Зельбсманна и охрану, лишь бы вцепиться Михайличу в горло, задавить, растоптать, коль вовремя не подсказал Зинюку, Орлику или Окуню убрать этого Михайлича, стереть с лица земли, смешать с грязью. Но сдержался, наклонив голову, смотрел себе под ноги.