— Кирилл выглядел не слишком вдохновлённым, когда я видел его после реморализации, — неохотно я заметил.
— Ты говоришь про подопечного Климента, наверное? — усмехнулся Михаил. — Каждому человеку нужно время, чтобы прийти в себя после сна. Опять же, тебе придётся как-то уложить в голове множество новых для тебя сведений, когда ты очнёшься. С того момента, как с Кириллом провели работу, прошло всего-ничего. Ничего удивительного нет в том, что он был чуточку не в себе. Все через это проходили. И он, и Климент... и я.
— Я... понимаю, — мой взгляд заметался по комнате.
У меня было ощущение, будто Шут меня подставил и предал, когда перестал отзываться мне — тем более, сейчас, когда я больше всего нуждался в его наставлениях и совете. Что было мне делать?!
Совсем не так я представлял себе то, что ждёт меня в цепких лапах воспитателей-телепатов. До последнего я верил, что Шут выставит впереди болванчика-манекена, на котором воспитатели отработают свои лучшие приёмы, сотрут его ластиком и запишут заново — лишь для того, чтобы я потом занял его место, пересидев всю бурю в ракушке.
Но пока выходило так, будто Шут, и вправду, выставил впереди себя болванчика,которого сотрут воспитатели — меня. А уже потом, когда Пыль-пробуждённые будут считать свою работу выполненной, и я исчезну, как личность — он займёт моё место. Как, наверное, он всегда и хотел...
— Тебя что-то беспокоит, Антон, — вздохнул Михаил, и чуть наклонился вперёд, задумчиво почесав подбородок. — Давай предположу... что это — девушка, с которой вы прибыли. Анна? Которая теперь сестра сразу троим Пыль-пробуждённым? Я угадал?
Я вздрогнул, даже не зная, чем же ему ответить. Отчасти он угадал, ведь, перебирая свои воспоминания, я находил не так много того, за что мне хотелось бы биться до последней своей капли крови. Если, как он и обещал, я сохраню память о том, что было со мной в светлом детстве, свои самые счастливые воспоминания, любовь к Белке — стоит ли сопротивляться?
Я закрыл глаза, и подумал, что всё равно — это теперь неважно, что я решу. Шут всё равно займёт потом моё место. Уж о Белке он позаботится... у нас одно тело на двоих, в конце концов. Будь он проклят.
Моё молчание послужило для Пыль-пробуждённого неким знаком. Он заговорил, и я услышал в его голосе облегчение.
— Если всё дело в ней, то всё хорошо. Твои чувства к ней не охладеют, Антон. Я обещаю тебе. Что до неё... я сделаю так, чтобы после реморализации вы делили с нею одно жилище. Остальное не должно быть проблемой, ведь корректировать её разум мы посчитали ненужным. С ней всё в порядке — она тебя вспомнит.
После его слов я невольно ощутил себя так, словно с моих плеч упала гора. И пусть вопрос с Белкой был не единственным, что тревожил меня, но всё равно, услышать что-то подобное было для меня облегчением. Я издал безотчётный вздох, который услышал и мой собеседник.
— Что от меня требуется? — спросил я. Михаил подобрался, услышав то, что хотел.
— Присядь поудобнее, Антон, закрой глаза и расслабься, — сказал он. — Не сопротивляйся мне. Позволь мне войти в твой разум. Старайся стерпеть неудобство. Представь, что кто-то обрабатывает тебе от заразы рану — и она щиплет, но иначе никак. Нужно терпеть. Постарайся, прошу тебя.
— Хорошо, — согласился я, и закрыл глаза, уже чувствуя чужие щупальца, пробующие ракушку вокруг моего разума на прочность. И в этот раз я не препятствовал. Будь, что будет.
***
Это было похоже на то, как будто моё сознание отключили, словно электроприбор, а затем снова включили в сеть. Тьма без мыслей, память о которой у меня не осталась, и резкий свет, вновь бьющий в глаза.
Я — Антон Захаров, человек из двадцать первого века. И я вернулся назад.
— Ты... это же — ты, — лицо Михаила, Пыль-пробуждённого, было искажено ни с чем не сравнимым изумлением. Он смотрел мне в глаза, и непонимающе бормотал. — Но... твоя память же была стёрта... стёрта совсем!
Я устало закрыл глаза, снова переживая тот миг, когда я вернулся. И в этот раз, он чем-то напоминал мне тот, когда я очнулся в этом мире впервые — спустя шесть сотен лет, с памятью человека двадцать первого века. Словно самосознание возвращалось ко мне не сразу, а по частям — постепенно загружаясь из иного источника, удалённого от бренного моего тела.
«Стереть мне память никому не под силу» — я осознал с каким-то холодком в груди. Она просто находится не во мне. Не в этом теле.