Поспелов сидел в переходе у кафельной стены, подложив под себя кусок картона. На нем была его неизменная чудовищно замызганная поролоновая куртка, рваные шерстяные штаны и стоптанные зимние сапоги. Рядом на бетонном полу лежала солдатская шапка-ушанка с горстью монет. Грязными руками Поспелов сжимал небольшую гармошку, пиликающую нестройную мелодию.
- "Голубой вагон бежит, качается, скорый поезд набирает ход, ох, как жаль, что этот день кончается, лучше б он тянулся целый год..." - сипло пел Поспелов. Мутные глаза его были полуприкрыты, щетинистое лицо ничего не выражало.
Колбин подошел к нему.
Поспелов допел песню до конца и взглянул на Колбина.
Колбин повернулся и пошел. Поспелов встал, высыпал мелочь из шапки в карман, подхватил гармошку и захромал вслед за Колбиным.
Подойдя к машине, Колбин открыл заднюю дверцу, а сам сел за руль. Поспелов уселся на заднем сиденье, положил гармошку на колени. Запах застарелой мочи наполнил салон "мерседеса".
Колбин вырулил на Садовое. Ехали молча. Колбин, жуя, напряженно смотрел вперед, Поспелов вертел лохматой грязной головой, глазея по сторонам.
Лисович ждал их на углу Цветного бульвара и Садового кольца. Высокий и сутулый, он стоял в сером костюме, держа в руках потертый портфель. Сухощавое конопатое лицо его со старомодными очками выглядело устало-недовольным.
Колбин притормозил, открыл дверь. Лисович, кряхтя, влез, сел на переднее сиденье, прижал портфель к груди.
Молча тронулись дальше. "Мерседес" проехал по бульварному кольцу, свернул на Тверскую, развернулся возле Белорусского вокзала и вскоре подруливал к зданию Государственной Думы. Здесь беспорядочно стояли депутатские машины. Колбин вылез и поднял вверх руку.
Из черного с затемненными стеклами джипа вышел охранник, открыл заднюю дверь. Маленький коротконогий Самченко вылез, уверенно засеменил к Колбину. Абрикосового цвета тройка обтягивала его круглую фигуру, грушевидная голова с ежиком рыжих волос бодро подрагивала в такт ходьбе.
Опустившись на заднее сиденье рядом с Поспеловым, он глянул на часы, расстегнул ворот сорочки и оттянул узел синего в белый горошек галстука.
"Мерседес" выехал на Ленинский проспект, потом свернул на улицу Вавилова и направился к Черемушкинскому рынку.
Припарковавшись на обочине, Колбин вылез, миновал толпу старух, торгующих пакетами, вошел в здание рынка и огляделся.
Назирова сидела с тремя подругами на ящиках с зеленью и ела чебурек. Завидя Колбина, она выплюнула непрожеванный кусок, вытерла рот подолом юбки и, сказав что-то по-азербайджански подругам, заспешила к выходу. Она была коренастой, широкозадой, со смуглым черноглазым лицом. Поверх красно-желтого платья на нее была надета сиреневая кофта с блестящей вышивкой.
Назирова разместилась на заднем сиденье машины рядом с вонючим Поспеловым и вспотевшим Самченко.
На Профсоюзной заправились 95-м бензином. Колбин выплюнул в окно жвачку, поднял стекло и включил кондиционер.
В Сокольники приехали в пятом часу. Запарковались возле обшарпанного пятиэтажного дома, поднялись на третий этаж.
Худой, болезненного вида молодой человек в потрепанной одежде открыл им дверь, повернулся и захромал в глубь квартиры, опираясь на палку.
Пятеро проследовали за ним. Двухкомнатная, сильно запущенная квартира была сплошь заставлена каменными фаллосами самых разнообразных форм и размеров; самый большой из них, вырубленный из гранита, упирался темно-серой полированной головкой в облупившийся потолок, толстые и тонкие толпились на полу, совсем мелкие нефритовые и яшмовые фаллосы сверкали бело-зеленой россыпью на подоконниках. Мебель в квартире отсутствовала.
Пятеро осторожно проследовали по проходу в фаллосах, гуськом вошли в дальнюю комнату. Здесь фаллосы стояли совсем густо, за исключением одного угла, где на полу лежал грязный матрац, полунакрытый аккуратно сложенным верблюжьим одеялом. На одеяле были так же аккуратно разложены: мобильный телефон, медный пест, черная лакированная шкатулка и кривое толстое шило с костяной рукояткой. Совсем в углу виднелась объемистая клеенчатая сумка с чем-то.
Молодой человек встал на край матраца, опершись обеими костлявыми рукам о палку. Он явно выглядел старше своего возраста, - узкое бледное лицо с бескровными губами и острым подбородком было тронуто морщинами, кожа местами шелушилась, один глаз сильно косил. Две обширные залысины наползали с большого выпуклого лба на голову, терялись в грязных спутанных волосах.
Вошедшие встали перед ним тесным полукругом так близко, что едва не касались его.
- Здравствуйте, легкие, - тихо произнес юноша, глядя в пол.
- Здравствуй, отец, - хором ответили вошедшие и стали осторожно раздеваться до пояса.
Раздевшись, каждый зажал свою одежду между ног.
Молодой человек поднял лицо и быстро, но пристально глянул на обнаженные торсы стоящих. У каждого из них на плечах и в центре груди были старые и новые точечные шрамы. Некоторые были совсем белые, другие розоватые, лиловые; недавние шрамы покрывали коричневатые корки. Все пятеро стояли, опустив головы.
Молодой человек положил палку на одеяло, взял в левую руку пест, в правую шило и с трудом выпрямился на подрагивающих ногах.
- Печать тяжелой силы, - произнес он и стал быстро колоть стоящих шилом в плечи и грудь, тут же прижимая к ранкам медный пест, словно промакивая им кровь.
Впрочем, крови выступало совсем немного.
- Печать, печать тяжелой силы... печать тяжелой силы... - бормотал он, работая равномерно, как машина.
Пятеро принимали уколы молча.