— Бардос, сегодня гуляем последний раз, — сказал я, хлопнув здоровяка по плечу, когда тот пытался разжечь огонь под большим шалашом из бревнышек, сложенным в восточном саду дома Великой Матери. — Завтра я уезжаю домой.
— Жаль, — сказал он. — С тобой весело.
— Не расстраивайся, — улыбнулся я, садясь рядом с ним на траву: мой асдарский меховой костюм это позволял. — Я обязательно приеду к вам еще хотя бы раз. Просто по дому соскучился. Надо посмотреть, как там моя непутевая сестра, чем брат занят, здоров ли отец, вернулась ли мать с целебных вод.
— Любишь их? Правильно, — одобрил Бардос, наконец, справившись с разведением огня. — Семья вашей Великой Матери не должна ссориться.
— Бардос, я ж тебе говорил: у нас мужчины главные, — напомнил я.
— У нас тоже, — пожал плечами Бардос. — Но детей рожают Матери.
— Ну да, в этом ты прав, — улыбнулся я. Мне нравилась философия этого простого и могучего человека. От нее веяло чем-то естественным.
— Жаль, что ты не наш князь, — вздохнул Бардос. — Ты умный.
— Ой, не надо мне такого счастья, — рассмеялся я. — Да и князь у вас — тоже мужик ничего себе. Мы вчера ночью с ним поболтали, и я решил, что вам с ним повезло.
— Ну да, князь хороший, — не стал спорить Бардос. — Но ты тоже хороший. Жаль, нельзя иметь двух князей.
— Ой, ну ты меня прямо комплиментами сегодня засыпал, — я хлопнул его по плечу. — Если это такой способ оставить мне об Асдаре приятное впечатление, то не беспокойся: уж чего-чего, а приятных впечатлений я здесь получил на всю жизнь. И сегодня собираюсь приобрести еще десяток. Как думаешь, на десяток раз меня хватит?
Бардос смерил меня оценивающим взглядом.
— На дюжину, если постараешься, — ответил он, и мы рассмеялись.
В доме Великой Матери ночные гуляния проходили не с таким размахом, как в мужской общине, но зато здесь было, где уединиться: восточный сад зарос плющом так основательно, что в нем можно было потеряться. Когда на землю опустилась ночь, и в дом заявились гостьи: исключительно молодые и сильные девушки (остальным попросту было лень тащиться сюда через весь город), я надел местный меховой наряд и присоединился к гуляющим. Теперь я более придирчиво относился к девушкам, зная, что на всех меня не хватит, и утаскивал только самых симпатичных в облюбованный мною уголок, оплетенный плющом, как сетью. Бардос меня переоценил: уже после шестой я не то чтобы устал, но был вполне сыт и доволен жизнью и просто лежал возле костра, уплетая фрукты и любуясь, как местный князь забавляется со своей любимицей.
В части любовных утех местные были людьми простыми, как, собственно, и во всем остальном. Никаких поцелуев, покусываний, пощипываний, поглаживаний и прочих приятных телу действий. Парочки просто сходились, некоторое время разговаривали друг с другом, присматривались. А потом девушки как-то незаметно оказывались сверху. Минута-другая, и пара уже расходится. И все это — даже не снимая одежды. Первое время я не смотрел, что делают другие, и пользовался женщинами, как привык, частенько оказываясь сверху и подолгу наслаждаясь процессом. Они не возражали, хоть и удивлялись. Потом я обнаружил, что здесь принято, чтобы действовала женщина, и несколько ночей подряд ради интереса уступал им ведущую роль. Но мне все равно не нравилось делать это у всех на виду даже после того, как я обзавелся целой коллекцией меховых юбок, потому-то я и утаскивал девиц в глубину сада.
Последняя ночь была такой же чудесной, как и предыдущие. И так же быстро угасала. Забавы постепенно сходили на нет. Пирующие расходились, дабы как следует выспаться перед трудовым днем. У костра остались только самые молодые и неуемные. И я: мною овладело приятное состояние, когда любой разглядываемый предмет кажется очаровательным, ночь шелестит чудесными звуками, а душа полнится умиротворением. Ухватив со стола гроздь винограда, я побрел по саду: хотелось запомнить этот дом и эту страну, чтобы потом вспоминать их тихими вечерами в Крагии, когда закат окрашивает небо пламенными сполохами, похожими на отблески костров. Звуки постепенно стихали, огни гасли. Меж черными на фоне едва-едва светящегося неба ветками проглядывали звезды. В какой-то момент мне показалось, что их закрыла от меня огромная тень. Но сколько бы я ни вглядывался в небеса, ничего там не обнаружил.
Я бродил долго — около получаса — а потом вышел в центральную галерею. Можно было уйти в свои покои, но спать мне не хотелось, и я пошел в другой сад — западный: он был открыт для посещения, но я его почему-то так ни разу и не посетил.
Здесь не было ни одного костра. Да и вообще, этот сад не был приспособлен для гуляний: здесь было сыро, повсюду поблескивали поверхности небольших заросших ряской прудов. Рельеф был очень неровным, словно несколько лет назад тут дрались два-три дракона, вспарывая когтями землю. Тропинки едва угадывались, а черные силуэты деревьев казались затаившимися чудовищами. Я прошел по деревянному мостику, дугой выгнувшемуся над очередным прудом с громко квакающими лягушками. Остановился на середине, облокотился о перила и принялся тихо напевать старинную мелодию, которую когда-то в детстве пела мне няня. Слова я забыл, но там было что-то про спящего дракона и одинокую звезду — подходящий сюжет для такой романтической ночи. Я все гонял на языке обрывки слов, пытался вспомнить. Какие-то фразы всплывали в памяти, какие-то я пытался сочинить на ходу, в трудных местах вставляя «ла-ла», так что выходило у меня не слишком складно.