– Да пошла бы она, – коротко ответил Двейт. – Меня больше волнуют подвалы.
– Подвалы? – Тонвен непонимающе приподнял бровь. – А что там такого ценного в подвалах?
Двейт пожал плечами. Ничего ценного там, конечно, не сохранилось. Вино и ткани не в счёт, это вполне восполнимая потеря. Но у него было такое чудное подземелье. С толстыми стенами, духовыми проходами, со стоком для крови в каждой камере. Последние пятнадцать лет подземелье пустовало, так как Двейт предпочитал убивать своих врагов на поле боя, а не возиться с ними после битвы. Но тот, кто владел этим замком до него, похоже, был большим любителем подобных забав. Получив замок вместе с рыцарским титулом, восемнадцатилетний Двейт только раз заглянул в подвалы, окинул взглядом громоздившиеся там машины для убийства и, поморщившись, велел смотрителю немедля спалить всю эту дрянь. В тот день у него не было ни желания, ни времени рассматривать эти игрушки – в пятидесяти милях к югу его ждала невеста, леди Изольда…
– Там даже канализация была, – вполголоса проговорил он. – Никакой крови, никакого дерьма. Так удобно.
– Ты же ими всё равно не пользовался, – возразил Тонвен.
– Да, – ответил Двейт и вдруг улыбнулся. Тонвен бросил на него встревоженный взгляд и с деланой небрежностью проговорил:
– Полно, старик, ничего с твоими подвалами не станется. Они на славу сделаны. Их разве что засыпать может, но это вряд ли. Камни туда не долетали. А вот башня…
– Башня, – медленно произнёс Двейт, – интересует меня только в одном смысле. Я хочу знать, там ли они.
– Ты бы этого хотел?
Двейт вздрогнул, резко повернулся к Тонвену. Книга коротко хлопнула в дрогнувших руках. В его взгляде был страх, и этот взгляд был страшен.
– Хотел бы я этого? – прошептал он. – Хотел бы? Нет. Нет, Тонвен, нет. Нет.
Стул ведьминский – трон с высокой спинкой, снабжённой стальными шипами длиною в четверть фута и более, и местом для жаровни в подножии. Человек, на стул ведьминский сажаемый, шипами пронзён будет, а ноги его на железе раскалённом жестокие страдания от жара узнают.
Башня рухнула в сумерках, уже после того, как село солнце. Она падала медленно, камни лениво отлетали в стороны, горящие балки проталкивали себе дорогу среди густого дождя обломков кирпича. Прошла почти минута, прежде чем острая каменная стрела уступила место кривому столбу чёрной пыли. А потом и пыль осела, и стало ясно, что битва кончена.
«Были ли они там, – думал Двейт. – Он и она, наверху, в самом мощном укреплении их подлости, в последнем оплоте их любви».
Было ли одно из тел, с воплем летящее в бездну, телом его младшего брата Данкана, который в семилетнем возрасте сломал ключицу и плакал до тех пор, пока не пришёл Двейт и не сказал: «Эй, все хорошо, я с тобой»; которого он учил фехтовать, стрелять и ездить верхом, и который учил его флиртовать с женщинами; который был его оруженосцем и в день страшной битвы вынес раненого Двейта из красно-чёрного ада; который спал с его женой, собрал войско наёмников и пошёл штурмом на замок, где они оба выросли? Была ли чёрная фигурка, рассыпающаяся прахом в оранжевом аду башни, дивным телом его возлюбленной жены Изольды, руки которой он впервые коснулся под тополем в саду замка её отца; которую он тревожно спросил, заглядывая в её смеющиеся голубые глаза, по доброй ли воле она хочет стать его женой; которую он страстно и изумлённо целовал, получив ответ; которая перевязывала его раны, гладила его волосы и изо всех сил старалась родить ему ребёнка; которая все эти годы лгала и смеялась ему в лицо и в спину, которая заправила за ухо золотистый локон и, не снимая ладони с плеча любовника, сказала: «Выйди вон!»
Были ли они там?
Хотел ли он, чтобы они были там?
Да, конечно. Ведь такую смерть – смерть в огне, в дыму, в копоти, когда с губ вместо «люблю тебя» срывается лишь сиплый кашель – можно пожелать только таким бездушным тварям, как эти двое.
Нет, конечно. Ведь подвалы почти наверняка в целости, ведь там такой чудесный сток для крови, ведь у Двейта есть эта прекрасная мудрая книга, которая очень подробно и увлекательно рассказывает о том, как надо поступать с врагами. Рассказывает ему – тому, кто этого никогда не знал.
Башня стала столбом чёрного пепла.
Хочешь ли ты, чтобы они были там, в этом пепле, Двейт Мак-Лендон, хотелось мне спросить у него. Ты этого хочешь?
Нет, конечно. Ведь тогда он не сможет познакомить их с дыбой, железной девой, также гарротой называемой, с быком, со стулом ведьминским… Как он может позволить им пропустить столь волнующее знакомство? Они были бы огорчены.
Да, конечно. Потому что ему не хотелось быть сводником в этой ужасной встрече. Потому что ему не хотелось убивать их, не хотелось причинять им боль, жуткую боль, адскую боль, боль, которая наконец заставила бы их слаженно, в один голос кричать: «Прости!»
«Выйди вон!»
Дымка колыхалась в густом синем небе и таяла, как сон. Сквозь этот сон Двейт Мак-Лендон увидел человека в подранной одежде, человека с мечом, на который он опирался, словно на костыль, человека, взбиравшегося на холм.
– Это Хьюберт! – воскликнул Тонвен и бросился вперёд. – Ну, как там? Что?
Человек с помощью Тонвена вскарабкался на вершину холма. Поднял голову. Из-под упавших на лицо слипшихся волос блеснуло яростное торжество.
– Победа, милорд, – хрипло сказал он. – Форт наш.
Тонвен повернулся к Двейту, слегка улыбаясь – тревожно, вопросительно. И со страхом, который жил в его сердце уже давно. Тонвен думал, что Двейт ничего не знает об этом страхе, но ошибался. Жестоко ошибался.
– А мой брат и моя жена? – проговорил Двейт.
Хьюберт передёрнул плечами, сплюнул. Мокрота, хляпнувшая на сухую траву, была красной.
– Мы взяли их во время штурма башни, милорд. Обгорели, но живы.
Улыбка сбежала с губ Тонвена. Вернулась – поспешно, виновато, опасливо, в надежде, что хозяин не заметил её недолгого отсутствия.
– Ну вот, – с лёгким смешком сказал он.
Двейт опустил голову и посмотрел на закрытую книгу, которую сжимали его руки. Гневная книга, злая книга. Умная книга. До чего же умная.
«Прости меня, Двейт! Ради всего святого, прости меня!!!»
«Выйди вон!»
«Я люблю тебя, прости меня!»
«Выйди вон!»
Сизое небо озарилось сполохом последней вспышки. Теперь во всём замке остался лишь пепел.
«Дыба для него, – подумал Двейт. – Для неё – железная дева».
«Выйди вон!»
Она скажет ему это. Коснётся обгоревшей рукой изорванного плеча Данкана, заправит за ухо обугленный локон, улыбнётся растрескавшимися до крови губами и скажет.
Выйди. Вон.
Дыба! Для него! Для неё! Железная дева! И все остальное – МНЕ!
Я встаю, я хватаю «Мизерианиус», я рву его на части, с хрустом разламываю корешок, дёргаю страницы, швыряю вверх, в небо, и они разлетаются мелкими брызгами, как белый пепел.
Я так хотел, чтобы они погибли. О Господи, я так просил тебя, чтобы они погибли! Я ведь никогда ни о чём тебя не просил! Только сегодня! Только об этом! Так сильно просил.
– Двейт, – чуть слышный голос Тонвена.
Я смотрю на свои ладони. На них следы красной краски. Я поднимаю эти ладони и касаюсь ими своего лица. Совсем чуть-чуть. Едва ощутимо.
– Двейт.
Чего ты хочешь от меня? Чего вы все хотите от помешанного, развлекающегося разговорами с самим собой? А что, с вами такого никогда не бывало? Вы не сходили с ума от безысходности, зная и не зная, какое из возможных известий вас убьёт? Вы не проклинали себя за то, что можете и не хотите, что должны и не можете ненавидеть? Нет?
Тогда убирайтесь отсюда, слышите? Убирайтесь вон!
Это мой ад.