- А ты все бездельничаешь! - сзади мне на плечо ложится широкая ладонь, и я почти утопаю в кресле. Это Паша. Мой, пожалуй, единственный приятель. Довольный и благожелательный, как всегда. Вот у кого точно не возникло бы проблем с соседками. - Пойдем, покурим.
Я не курю, но постоянно хожу с ним. Ему, наверное, просто скучно стоять в курилке одному. Не с кем поговорить. Пашка - один из тех людей, в разговоре с которыми ты принимаешь пассивную роль слушателя. Хотел бы я уметь так говорить.
Пока мы идем по коридору от моего кабинета до курилки, он успевает поздороваться с доброй дюжиной людей, которых я даже не знаю, хоть и работаю здесь, черт знает сколько.
Пол в курилке сер от пепла и усеян окурками. Я каждый день вижу здесь уборщицу, намывающую пол с остервенением последнего из отряда выжившего солдата, рубящего напирающего противника штыком за неимением патронов. Однако уже после обеда пол приходит в свое естественное, кажется, даже первозданное состояние, так что я начинаю сочувствовать уборщице и ассоциировать ее с Сизифом.
В курилке стоит белесый, молочный туман, сквозь который я едва могу разглядеть стену напротив. Эта стена мне нравится, потому что она меня отвлекает. Это единственная стена, на которой я не вижу образ Ани. Это обычная стена, покрытая обычной плиткой, сделанной под мрамор. Как-то раз, отвлекшись от Пашиных речей, я разглядывал эту плитку и в ее узоре увидел свиную морду. Теперь, стоя здесь, я постоянно смотрю на стены, а со стен, с каждой плитки, на меня смотрят свиньи. Я пытался понять, что бы это значило, найти в этом какой-то глубокий символизм, какую-то тонкую жизненную иронию, но, в конце концов, просто решил, что ничего это не значит и никакой это не знак, и не надо мне думать об этом, потому что поиск смысла в каждой свиной харе до добра не доведет. Так можно начать и в каждом прохожем видеть пророка.
Так, я снова задумываюсь про свиней и пропускаю мимо ушей все, что говорил Паша. А когда снова обращаю на него внимание, оказывается, что он смотрит на меня выжидательно. Спросил, наверное, что-нибудь.
- Извини, что? - спрашиваю я. - Я немного отвлекся.
- Я спрашиваю, кто, по-твоему, самый величественный?
- В смысле? Из людей?
- Да вообще из всех.
Странный вопрос, но Пашка любит такие философские темы. Ему-то ведь все равно, кто там по моему авторитетному мнению самый величественный. Что бы я сейчас не ответил, он только хмыкнет и начнет сам рассуждать на эту тему. И это затянется еще сигареты на три.
Я в задумчивости смотрю на окно. Ни разу не видел, чтобы его открывали. Я удивляюсь, как здесь вообще можно дышать. Дым такой плотный, что мне кажется, его нужно сначала нарезать ножом, потом перемалывать в ступке до состояния порошка и только после этого вдыхать. Я снова смотрю на Пашку: он уже только не подзигивает в предвкушении моего ответа.
- Слон.
Я, наверное, сказал что-то не то. Паша растерян. Вот уж слона-то он точно не ожидал. Он смотрит на меня с недоверием, немного отслонившись назад и прищурив один глаз. И после паузы спрашивает:
- Почему слон?
- Ну а почему бы и нет? Слон большой и походка у него такая медленная, тяжелая: туф-туф-туф.
Пашино лицо приобретает сходство с лицом школьной учительницы, а голос становится наставительным:
- Бог - говорит Паша и выдерживает театральную паузу. - Бог величественней всех, ибо он создал всех нас.
Я задумываюсь.
- Ну, тогда слон на втором месте.
Паша затягивается, все так же недоверчиво глядя на меня, выдыхает дым. И начинается:
- Вот смотри, в Библии написано...
Мне неинтересно, что уж там написано. Тем более Библию Паша, скорее всего, не читал. Да и по образованию он далеко не теолог.
- Паш, дай лучше сигаретку.
- Ты же не куришь! - говорит он. Тяжелый у него сегодня день. Шок за шоком: то слон величественный, то я курю.
- Закуришь тут, - задумчиво говорю я. - Слон у него не величественный...
Паша протягивает мне пачку. Я достаю из нее сигарету. Паша дает мне прикурить. Первая затяжка немного продирает горло. Я выдыхаю. Струйка дымка из моего рта смешивается с мутным воздухом, но в маленьком облачке, медленно всплывающем к потолку я успеваю заметить мимолетную Анину фигурку. Настроение сразу портится. Я представляю, как сегодня снова встречу ее напротив своей квартиры и как снова ничего ей не скажу.
Нужно будет купить сигарет.
***
Как ни странно, когда я возвращаюсь домой, Ани нет. Аня не стоит у окна, пуская в потолок призрачные грозди дыма. Я сразу чувствую подлое, малодушное облегчение и лирическую, одинокую печаль.
Дома я, даже не закрывая двери на ключ, сразу достаю из кармана пачку сигарет и взвешиваю ее на ладони. Держать ее в руке приятно, картонный прямоугольник, вернее, параллелепипед, идеально подогнан под размер ладони. Я прислоняюсь спиной к двери, она мягко открывается и выпускает меня на площадку.